расписывается. Все оказалось проще простого. Никаких сцен. — Ваша комната мне понадобится, — сказал я. — С завтрашнего дня.

Может быть, я обошелся с ним слишком круто? Отчасти меня сковывало чувство неловкости, что приходится иметь дело с любовником матери, и ему, вероятно, тоже было неловко общаться с ее сыном — человеком значительно старше его. Перед тем как уйти, он заговорил о ней.

— Я притворился, будто не слышу звонка, — сказал он, — но она все звонила, звонила. Тогда я подумал, вдруг ей что-нибудь нужно.

— А нужны оказались вы сами?

Он сказал:

— Мне стыдно.

Не мог же я обсуждать с ним могучую силу вожделений моей матери. Я сказал:

— Не забудьте допить ром.

Он выпил все до дна. Он сказал:

— Когда она сердилась или когда любила меня, она говорила: «Ах ты, зверь, большой черный зверь!» Таким я себя и чувствую — большим черным зверем.

Марсель вышел из комнаты с оттопыренным на правой ягодице карманом, где лежала пачка стодолларовых бумажек, а часом позже я видел, как он идет по дорожке, неся в руке старенький картонный чемодан. Ярко-красная пижама с вензелем «МИ» осталась, брошенная, в его комнате.

Неделю после этого он никак не давал о себе знать. С «Трианоном» оказалось очень много хлопот. Единственный в отеле, от кого действительно был толк, — это Жозеф (потом он у меня прославился своим ромовым пуншем); что же до повара, мне оставалось только предполагать, что, привыкнув дома к плохому столу, наши гости считают здешнюю стряпню неотъемлемой частью жизни. Он подавал им пережаренные бифштексы и мороженое. Мне самому приходилось жить почти на одних грейпфрутах, потому что их было не так-то легко испортить. Сезон подходил к концу, и я мечтал, что, как только последний гость уедет, повар получит у меня расчет. Правда, где найти ему замену, я понятия не имел — подыскать в Порт-о-Пренсе хорошего повара было дело не простое.

Как-то вечером я вдруг почувствовал сильную потребность забыть о своем отеле и отправился в казино. В те времена, до прихода к власти доктора Дювалье, туристов в Порт-о-Пренсе хватало, и три рулетных стола не бездействовали. Снизу, из ночного клуба, туда доносилась музыка, случалось, что дамы в вечерних туалетах, уставшие от танцев, приводили к рулетке своих партнеров. По-моему, нет в мире женщин красивее гаитянок, и там встречались такие лица и такие фигуры, которые принесли бы целое состояние их обладательницам в любой западной столице. И как всегда, лишь только я попадал в казино, мне казалось, что тут может случиться все, что угодно. «Девственность теряют только раз», я же потерял свою в тот зимний день в Монте-Карло.

Я играл уже несколько минут и вдруг увидел, что за тем же столом сидит Марсель. Можно было пересесть за другой, но мне как раз повезло — вышло en plein [24]. У меня есть примета, что за один вечер удача бывает только за одним столом, и в тот вечер я, видимо, напал на этот счастливый стол, так как за первые же двадцать минут выиграл сто пятьдесят долларов. Я поймал взгляд молодой европейской женщины, сидевшей напротив. Она улыбнулась мне и стала повторять мои ставки, сказав что-то своему спутнику — толстяку с огромной сигарой, который снабжал ее фишками, а сам не играл. Но стол, принесший мне такую удачу, оказался несчастливым для Марселя. Нам случалось ставить в один и тот же квадрат, и тогда я проигрывал. Я стал выжидать, пока он не сделает ставки, и только потом вступал в игру; женщина, разгадавшая эту хитрость, последовала моему примеру. Мы с ней словно танцевали шаг в шаг, не касаясь друг друга, как в малайском рон-рон. Мне это нравилось, потому что она была хорошенькая и потому что я вспомнил Монте-Карло. Что же касается толстяка, с ним разберемся позднее. Может быть, он тоже имеет отношение к Индокитайскому банку.

Марсель следовал какой-то безумной системе. Казалось, игра надоела ему и он торопился проиграть, чтобы поскорее выйти из-за стола. Но вот он увидел меня и, собрав лопаткой оставшиеся у него фишки, поставил их все на зеро, которое не выходило ни разу за последние тридцать, а то и больше кругов. Он, разумеется, проиграл, как всегда проигрывают, когда делают ставку в отчаянии, и отодвинул свой стул от стола. Я наклонился к нему с десятидолларовой фишкой в руке:

— Возьмите, может быть, вам тоже повезет!

Хотелось ли мне унизить его, намекнуть, что он был на содержании у моей матери? Не знаю, не помню, но если это было сделано по таким мотивам, то я потерпел неудачу. Он взял у меня фишку и очень вежливо ответил, старательно выговаривая французские слова:

— Tout ce que j’ai eu de chance dans ma vie, m’est venue de votre famille [25]. — Потом опять поставил на зеро, и зеро вышло — а я не повторил его ставки. Он вернул мне фишку и сказал: — Простите. Я пойду. Я очень хочу спать.

Я видел, как он вышел из зала — менять фишки на триста с лишним долларов. Теперь моя совесть могла успокоиться. И хотя он был и в самом деле очень большой и очень черный, называть его зверем, как это делала моя мать, не следовало.

С уходом Марселя игра сразу утратила свою деловитость. Все мы, оставшиеся, были мелкой сошкой, играли забавы ради, ничем не рискуя, ничего не получая взамен, кроме как на выпивку. Мои выигрыши поднялись до трехсот пятидесяти долларов, а потом я свел их до двухсот, единственно ради того, чтобы позлорадствовать над мелкими проигрышами толстяка с сигарой. На этом я поставил точку. Обменивая фишки, я спросил кассира, кто эта женщина.

— Мадам Пинеда, — сказал он. — Немка.

— Не люблю немцев, — разочарованно проговорил я.

— И я тоже.

— А толстяк?

— Ее муж — посол. — Он назвал маленькую страну в Южной Америке, но какую, я тут же забыл. Раньше мне удавалось отличать одну южноамериканскую республику от другой по маркам, но моя коллекция осталась в коллеже Явления Приснодевы, я подарил ее мальчику, которого считал самым большим своим другом (теперь даже имени его не помню).

— Послов я тоже недолюбливаю, — сказал я кассиру.

— Неизбежное зло, — ответил он, отсчитывая мне долларовые бумажки.

— Вы верите в неизбежность зла? Тогда мы с вами оба манихейцы {33}.

Наш теологический диспут на этом и застрял, так как кассир не обучался в коллеже Явления Приснодевы, а кроме того, нам помешал голос той женщины:

— Мужья тоже.

— Что мужья?

— Тоже неизбежное зло, — сказала она, подавая кассиру свои