Теплая улыбка была последней в жизни девятнадцатилетнего Димы. И видел эту улыбку – его младший брат.

Москва, наши дни

Яна

Последний этаж. Чердак. На лифте не доехать – пришлось подниматься по старой лестнице, которая скрипела под напором моих каблуков, грозясь в любую секунду обвалиться. Не могу поверить: неужели Костя здесь живет?

– Прошу, – Константин остановился на последней ступеньке и указал на большую, почти во всю стену дверь из поржавевшего металла.

– И тут ты поселился? – недоверчиво уточнила я.

– Ага, – Коэн вставил ключ в замочную скважину, повернул несколько раз и потянул дверь в сторону: та с жутким грохотом откатилась, позволяя войти в помещение. – Нашел укромное местечко.

Он включил свет – и я потеряла дар речи. Мастерская художника!

Стены покрыты серой краской, пол – деревянный. Слева от входа расположена кухня, без перегородок она соединялась со спальней и была обставлена скудно – пара столешниц, барная стойка, табуреты, плита и холодильник. Две двери (наверняка вели в ванную и на крышу), а огромный матрас на полу заменил кровать. Разбросаны вещи: холсты, кисточки, альбомные листы, палитры, одежда, бутылки, комиксы, блокноты. На тумбочках я увидела фотографии в рамках, раритетный проигрыватель и внушительную коллекцию пластинок группы Bon Jovi.

– Моя гордость, – Константин заметил, что я разглядывала пластинки. Он робко спросил: – Ты не разочарована? Я не ждал гостей, мне обычно незачем прибираться… – Он начал собирать в кучу носки, хрустеть альбомными листами и греметь бутылками.

– Это доказывает, что у тебя не было плана заманить меня сюда.

Константин рассмеялся и скинул куртку на край застеленного пледом матраса-кровати. Я последовала его примеру и тоже положила туда свою косуху – ни прихожей, ни вешалок в квартире Коэна не наблюдалось.

Пахло красками и совсем чуть-чуть – сигаретным дымом. Костя направился к холодильнику и достал две бутылки слабоалкогольного пива. Мы чокнулись, выпили.

– К-хм, – прокашлялся Константин, разглядывая бутылку.

Если в нашем молчании и была неловкость, то я ее не ощутила. А трепет, предвкушение и чувство спокойствия рядом с художником растеклось по моим венам вместе с напитком. Костя отошел в ванную, а я, поставив бутылку на тумбочку, прогуливалась по огромной квартире.

Вскоре моим вниманием завладела фотография в рамке: мужчина и женщина лет двадцати пяти на Красной площади. Наверное, родители Кости. У мужчины такая же кривоватая, но обаятельная улыбка, как у Коэна, а у женщины – светлые волнистые локоны. На другой фотографии я рассмотрела Костю, на вид ему было не больше пятнадцати, хотя сейчас он выглядел также, только стал выше и в глазах появилась уверенность. Рядом с Костей стоял темноволосый парень, явно старше. Его физической форме позавидовал бы мой друг Иван. Сперва я решила, это друг Константина, но улыбка брюнета… слегка кривоватая, левый уголок выше. Он?..

– Что ты делаешь? – в голосе Константина сквозило напряжение.

Хотелось рассмотреть фото поближе, и я застыла, вытянув руку.

– Прости.

Костя подошел к тумбочке, взял фотографию и долго смотрел на изображение, спрятанное за пыльным стеклом. Я боялась дышать, ожидая криков и ругани. Я это заслужила. Но Костя ответил тихо:

– Все нормально. – Если бы в квартире не было абсолютной тишины, я бы вряд ли расслышала его голос. Константин бережно провел по фотографии пальцем, стирая пыль, и поставил рамку на место. Когда художник посмотрел на меня, в его глазах читалась не злость… а боль. Он присел на матрас и спросил: – Давай поговорим? Ты же хочешь знать.

Я молчала. Насколько уместно мое любопытство? Имею ли я право…

Константин взял меня за руку, потянув к себе на кровать. Когда мы сели напротив друг друга, Костя заговорил, смотря в сторону:

– Что хуже, когда тебя недолюбили в детстве или перелюбили?

– Перелюбили? – выпалила я. – Это… невозможно.

Его вопросы меня пугали. Я ходила по острию лезвия, в любой момент разговор мог закончиться на негативной ноте или, того хуже, выйти из-под контроля, поэтому я пообещала себе обдумывать ответы тщательнее. Мне было страшно – вдруг придется говорить о моей жизни?

Но Константин рассмеялся и лег на плед, заложив руки за голову. Отлично, он не злился. И не собирался давить на меня. Нужно принять это, понять это, и расслабиться. Потому что напряжение сводит меня с ума.

– Ты говоришь так, потому что перелюбили тебя, – сказал Костя без тени упрека. – Богатая девочка.

Отрицать глупо, и я кивнула.

– Мне все доставалось легко. Жила беззаботно и весело… до определенного момента.

Костя снова сел напротив меня, скрестив ноги. Если он и хотел спросить, что это был за момент, то не решился. Я оценила его тактичность.

Художник, с детской уверенностью в своей правоте, сообщил:

– Я не верю в такую тебя. – Коэн сидел близко, его дыхание щекотало мне губы: – Яна?

Я нервно дернулась и поспешила сменить тему:

– А недолюбили, значит, тебя?

Я сменила тему, и выражение лица Константина тоже сменилось. Он достал из кармана джинсов пачку сигарет и закурил. Предложил мне, я отказалась. Пару минут Костя молчал, затягиваясь сигаретой и выпуская на волю белый дым. Я терпеливо ждала.

Когда он затушил окурок о край маленькой черной пепельницы у кровати, то начал рассказ:

– Родители любили моего брата сильнее, чем меня, – Костя говорил тихо, но каждое его слово, наполненное болью, казалось ударом молотка. – Для них Дима был идеальным сыном. Его математический склад ума им ближе, понятнее… Я ревновал. А когда они умерли, мы остались одни друг у друга. Мой брат, он… жил, понимаешь? Его было за что любить. Он был личностью. А я прятался за холстом и рисовал… – Константин отвернулся, пряча от меня сверкающие глаза. – Бывало, Дима отдыхал в гараже с друзьями и девушками, играл на гитаре и чинил автомобили, а я смотрел на его жизнь через маленькое окошко, а потом убегал к себе в комнату и рисовал… рисовал… Дима звал меня, хотел познакомить, а я боялся.

– У тебя было увлечение, любимое дело, – возразила я.

Сложно поверить, что смелый, свободный Константин Коэн чего-то боялся и жил в тени старшего брата.

– Я думал, это пройдет… Конечно, я общался с людьми, но только чтобы проникнуть в их головы и найти идеи для моих картин. Я до сих пор так делаю, если честно. И познакомился с тобой тогда… тоже из-за этого. – Он мельком глянул на меня, вероятно, ожидая обиды, но я лишь усмехнулась и кивнула, мол, продолжай. И Костя заговорил вновь: – Я встречался с девчонками, но ради их тел на моих холстах. Мне было плевать на брата и его увлечения, на друзей, девушек, учебу. Меня все устраивало, но ведь я не жил. Так, существовал. Знал, что Дима всегда прикроет мою спину: обеспечит едой и крышей над головой.