– Благодарю тебя, – сказал он, – от всей души.

И добавил:

– Дружище.

Именно. «Дружище». Прозвучало так, словно раньше он никогда не произносил этого слова.

Альфи не бросил его небрежно, как обычно делают другие, – ну вы знаете, «Приветики, дружище!» – хотя у нас нечасто такое услышишь. Слово было выбрано намеренно и произнесено ясно и чётко – так, как Альфи произносил многие другие слова.

Он улыбнулся, и, несмотря на его ужасные зубы, теплота улыбки тронула моё сердце. Затем улыбка медленно растаяла. И Альфи серьёзно сказал:

– Полагаюсь на тебя.

Я собрался уходить.

– Эйдан, – тихо позвал Альфи.

– Да?

– Я должен кое-что тебе сказать. Не знаю, поверишь ли ты.

Так к моему списку добавился ещё один пункт, из-за которого меня могли бы счесть психом, идиотом или и тем и другим.

Он считает, что ему тысяча лет.

Внутри меня образовалась пустота. И эта пустота была больше меня.

Она могла меня поглотить. Стоило только посмотреть в неё, и я бы упал вниз, в эту пустоту, в пространство, которое не было даже чёрного цвета.

Там не было цветов. Не было звуков. Не было запахов. Оно было ничем.

Я сидел в сарае, который Рокси Минто называла гаражом, и рассматривал стены, пол и потолок. Светящуюся розовую вывеску выключили, внутри стало сумрачно, и мои глаза отдыхали. Без тёмных очков всё вокруг казалось слишком ярким. (У нас с мамой – была! – повышенная светочувствительность; прямой солнечный свет мы воспринимали почти болезненно. У каждого из нас это началось сразу после смешивания мази из жемчужин жизни с нашей кровью. Вероятно, таков, как теперь говорят, «побочный эффект».)

Стоял сильный запах пожара. Я помылся и переоделся, но мои старые, пахнущие дымом вещи кучей лежали в углу. Казалось, запах проник мне под кожу и поселился в моём носу. Мальчик, Друг Рокси, Эйдан, был добрым. Он помог мне вымыться. И не задавал вопросов насчёт моих шрамов и татуировки, хотя наверняка хотел.

Но спроси он меня – что бы я ответил?

«Татуировка сделана пятьсот лет назад. Неудивительно, что она стёрлась от времени».

Может, так и следовало бы сделать. Сказать правду. Однако мама бы этого не одобрила. Имелся план на случай смерти одного из нас, и правда в нём не предполагалась.

Мама.

Мои мысли всё время возвращались к ней. Каждое действие, каждое событие напоминало о ней. Бессчётное количество раз я порывался сказать ей что-то, или искал её глазами, или мечтал о её сильных объятиях.

Мама погладила бы меня и спела песню о старых временах на языке, который мы оба знали.

Здесь, на порванном диване, я обнял себя сам и попытался вообразить, что меня обнимает мама. Я спел мамину песню. Грустные ноты застревали в горле, но всё же мне стало лучше.

Судя по положению Луны, Эйдан вернулся в час ночи. Я дремал, но заснуть не мог – боялся, что внутренняя пустота поглотит меня во время сна.

Эйдан принёс длинный мягкий мешок, чтобы я в нём спал. Спросил, всё ли у меня в порядке. Он сказал: «Оки». «Оки, Альфи?»

– Благодарю, – ответил я. – Оки-оки.

И почувствовал себя странно – таким словом я не пользовался.

Эйдан молча посидел рядом со мной, и это было хорошо. Даже приятно. Затем он спросил:

– Как твоя рука?

– Прекрасно, – солгал я. Рука болела, несмотря на обезболивающее.

Он собрался уходить, и тут это случилось. Само собой.

– Эйдан, – сказал я, – хочу тебе кое-что рассказать.

– Ладно, – ответил он, – валяй.

– Прошу прощения?

– Валяй. Говори.

Я набрал воздуха и закрыл глаза. Вспомнил маму и наш план. А затем просто признался:

– Мне тысяча лет. На самом деле даже больше. И столько же было моей маме.

– Повтори, – сказал он, и я повторил.

Я ждал, что Эйдан обвинит меня во лжи или по меньшей мере рассмеётся. Но он этого не сделал. Напротив, он посмотрел на меня внимательно и спросил:

– Как долго вы жили в этом лесу?

– Около ста пятидесяти лет, с перерывами.

– А до того?

– Мы жили в Хексхаме, на маленьком хуторе. Занимались шитьём, делали одежду, ремонтировали вещи. А до того некоторое время жили в Уэльсе и…

– Шили? – прервал он меня. – Твоя мама – дизайнер по костюмам?

– Это небольшое преувеличение, но да, иногда мама так говорила.

Эйдан посмотрел на меня, нахмурив брови. Потом уселся за стол и, как мне показалось, глубоко задумался.

– И… вы когда-нибудь фотографировались, Альфи? Вместе? Возле своего дома?

– Ну да, а что? Такое не забудешь. Мы тогда впервые увидели фотоаппарат. Приходил мужчина из «Газеты Шилдса», а мы стояли у двери и… подожди минутку. Почему ты спрашиваешь?

Мы говорили, пока не посветлело небо. Я рассказал ему про маму, папу, Биффу и жемжизни. Жемчужины жизни. И почувствовал себя менее опустошённым. Мне показалось даже, что Эйдан может мне поверить.

Я изложил ему наш с мамой план. И начал думать, что он сработает. Да, он мог бы сработать, если бы дальше всё пошло по-другому.

Когда Эйдан ушёл, я наконец заснул, без всяких сновидений.

Я улёгся на рассвете и, взволнованный тем, что узнал, так и не смог заснуть. Меньше всего мне хотелось, чтобы через час меня подняли и потащили на лодочную прогулку с Джаспером.

Во время нашей прогулки мама и тётя Алиса собирались забрать Либби из лагеря.

Два года назад, когда мы возвращались на машине со свадьбы тёти Алисы, я услышал разговор мамы и отца. И понял: родители не любят Джаспера. Но они не догадались, что я об этом узнал.

(Вы, наверное, замечали: взрослые иногда притворяются, будто находятся со всеми в хороших отношениях и считают всех, особенно членов семьи, хорошими людьми. Полагаю, таким образом они «подают пример» нам, детям: знаешь, надо любить и доверять, не судить и не обвинять; мир взрослых прекрасен, бла-бла-бла. Но мы-то знаем, когда они лицемерят.)

Наверное, мои родители просто не хотели огорчать тётю Алису, ведь ей Джаспер нравился. Она его даже любила. И потому, когда Джаспер спросил меня: «Пойдёшь со мной на лодке, а, дружище-парнище?» – я посмотрел на папу.

Это было скорее утверждение, чем вопрос, и отец ответил:

– Спасибо, Джаспер, мы пойдём с удовольствием.

Мы.

У меня камень с души свалился. Не знаю, что подумал отец – может, что Джаспер поплывёт навстречу шторму или заставит меня бегать по реям. Не знаю. Но я был рад, что не останусь с Джаспером наедине.