Водитель сел в машину и задним ходом выехал на улицу. Началось путешествие, куда более ужасное, чем я мог вообразить.

Но в тот момент я пытался ответить на вопрос, который, как таракан, вертелся у меня в голове.

Говорить ли правду?

Конечно, говорить правду не стоило. Я уже рассказал правду Эйдану.

Я ему доверял. И через несколько часов оказался на заднем сиденье полицейской машины. Это доказывало: в подобных ситуациях разглашение правды – по меньшей мере неразумно.

Кроме того, полицейские, возможно, уже знали. С чего бы Эйдан и Рокси – ей он, конечно, всё рассказал – стали скрывать информацию о возрасте? (Ведь они выдали моё местопребывание!) Зачем им это? Скорее всего, было так:

– Мы знаем, где находится мальчик, которого все ищут. И знаете что? Он утверждает, будто ему тысяча лет!

Поэтому я ничего не сказал, вообще ничего. Эта тактика спасала нас с мамой бессчётное количество раз. Если вы молчите, ничто не может быть использовано против вас.

К счастью, женщина по имени Санжита не забрасывала меня вопросами. Она вообще мало говорила, делая исключения лишь для важной информации и инструкций. Таких как:

– Хорошо, Альфи. Сейчас мы поедем в полицейский участок в Норд-Шилдсе, но тебе не о чем волноваться. Ты не сделал ничего плохого. Там есть поликлиника, и мы покажем твою руку доктору, ладно?

Я кивнул. У меня ломило виски. На пожаре я потерял свои тёмные очки, и от солнечного света глазам было больно.

Странные события этого дня ещё не закончились. Едва машину завели, как из дома Эйдана вышел бородатый человек, который находился в кухне, когда меня туда привели. Родственник? Друг?

Двойной шрам.

Он прошёл через толпу и постучал в окно машины. Я вжался в сиденье. В этот момент между человеком и стеклом возникла рука полицейского.

– Прошу прощения, сэр?

– Мне нужно поговорить с Альфи, – ответил человек и наклонился к окну. – Альфи! Альфи!

– Сэр, сэр. Извините, но… вам нельзя…

– Даруйте мне свободу, офицер!

– Сэр, я прошу вас прекратить. Вы родственник?

– Нет. Нет. Просто мне нужно…

– Сэр, если вы будете дальше сопротивляться, то, боюсь, мне придётся…

– Джаспер! Что тут происходит?

Какая-то женщина – наверное, мама Эйдана – возникла в дверях дома и принялась кричать на этого типа, Джаспера.

Тем временем машина задним ходом вырулила на проезжую часть. Когда мы развернулись, я вытянул шею. С тем человеком разговаривали полицейский офицер и женщина. Кажется, он сильно волновался.

– Кто это? – спросила Санжита.

Я покачал головой и ответил:

– Понятия не имею.

Это было правдой.

Сквозь туман в голове я думал о словах, которые произнёс тот человек: «Даруйте мне свободу, офицер!»

Так никто не говорит. Правда же?

Но было и что-то ещё. Какое-то неясное ощущение. Оно длилось всего мгновение, секунду, пока он смотрел мне в глаза через окно машины. Когда я попытался вернуть это ощущение, оно ускользнуло, как живая рыба, которую пытаешься вытащить из бочки с водой голыми руками.

Ощущение, будто я видел его раньше. И от ощущения этого мне не было хорошо.

Остаток дня прошёл так: ко мне снова и снова подходили люди, тихо со мной разговаривали и притворялись моими друзьями, чтобы вытянуть какую-нибудь информацию.

В полицейском участке меня отвели в комнату, на двери которой висела табличка «СЛУЖБА СЕМЬИ». Там были диваны, и телевизор показывал пустой комнате мультфильм про рыбку. Возле книжного шкафа стояла игрушечная полицейская машина из пластмассы. В шкафу были комиксы, пара стопок детских книг в тонких переплётах и ящик с мягкими игрушками.

Санжита указала на книги и спросила с доброй естественной интонацией, которую она явно долго отрабатывала:

– Ты хорошо умеешь читать и писать, Альфи?

Сказать правду? А правда была бы такова: «Благодарю вас, мисс Прасад. Я в совершенстве владею старонорвежским, староанглийским, английским средних веков и современным английским, а также французским, латынью и греческим (старым и современным, хотя они не сильно различаются). Знаю также уэльский и кельтско-шотландский диалекты, на базовом уровне».

Конечно, так я не сказал, а всего лишь кивнул. Она не хотела обидеть – просто выполняла свою работу.

Санжита отвела меня в душевую и оставила одного, выдав мыло, полотенце и кучу одежды из магазина «Марк и Спенсер». Одежда была новая, с бумажными бирками, и появилась в раздевалке словно по волшебству. Видимо, у них тут стоял целый одёжный шкаф. Я раньше никогда не носил настоящие джинсы для мальчиков – толстые, жёсткие, с качественной машинной отстрочкой. Белые туфли мне понравились. Кеды? Кроссовки? Скорее всего, это были кеды.

Обед мне принесли в коробочке из Макдоналдса с надписью «Хэппи Мил»; конечно, я о таких слышал, однако никогда не ел. В коробку для чего-то вложили пластмассовую игрушку. Еда была хорошая, но напиток оказался слишком сладким, и я просто выпил воды из-под крана.

Доктор мне попалась неплохая, но она задавала ещё больше вопросов, чем Санжита.

Сняв бинты, которые мне наложила Рокси, доктор сказала:

– Весьма недурно для домашней перевязки. Кто это сделал?

Я ничего не сказал, и она стала промывать ожог. Больно было как в адском пламени, но я стиснул зубы и не кричал.

– Ты крепкий парень, Альфи.

Я хотел, чтобы меня перестали всё время называть по имени. Бесит, когда кто-то таким образом набивается в друзья.

– Как ты получил травму?

Я молчал. «Они не заставят меня говорить».

Доктор изучила меня со всех сторон: поискала вши на голове, проверила давление, взяла образцы слюны, измерила рост, вес и всё такое прочее.

– И сколько, ты говорил, тебе лет, Альфи? – спросила она.

Карандаш замер на отпечатанном бланке, который заполняла доктор.

Я ничего не говорил. А мог бы сказать: тысяча и одиннадцать.

Но даже если сказал бы – что? Всё пошло бы иначе?

– Мне одиннадцать, – ответил я.

– Угу. Ладно. И дата твоего рождения?

Хитрая какая! Я назвал ей год, когда должен был родиться, чтобы сейчас оказаться одиннадцатилетним, и добавил:

– Первое сентября.

Чётко по плану.

Когда перевязка была закончена, а желудок наконец-то наполнен, пошли серьёзные вопросы. Я это предполагал.