уголке, откуда видно все» в 1783 году (5 заказов, 45 экземпляров) и непристойная антиклерикальная поэма Шарля Борда, опубликованная в 1777 году, — «Папесса Иоанна» (6 заказов, 44 экземпляра); кроме того, как мы уже говорили в предыдущей главе, очень хорошо продаются памфлеты, где обличается деспотизм монархии, проявившийся в королевских указах о заключении в тюрьму без суда и следствия и государственных тюрьмах: «Воспоминания о Бастилии» Ленге, «Письма о заключении в тюрьму без суда и следствия, как и само содержание в государственных тюрьмах» Мирабо, «Исторические и анекдотические заметки о Бастилии» Броссе дю Перре и «Записка о тюрьмах» вместе составляют 87 экземпляров. Мовлен, в отличие от Ноэля Жилля, заказывает не канонические тексты просветителей, а в первую очередь обличительную литературу, которая направлена против аристократии, против двора и в конечном счете против государя{107}.

Философия и «низкая литература»

О чем это говорит? О том, что умы в 80-е годы XVIII столетия настроены более радикально? Или об особенностях торговли Мовлена, который оставил классиков Просвещения другим книготорговцам города Труа? Трудно дать четкий ответ. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что в конце эпохи Старого порядка философские трактаты, порнографическая литература и политические памфлеты в книготорговой практике идут бок о бок и одинаково подвергаются гонениям. Это видно уже из каталога «философических книг», предложенного Невшательским типографским обществом в 1775 году{108}. Среди 110 названий, которые в нем перечислены, многие относятся к жанрам, особо ценимым клиентами Мовлена: это непристойные произведения, политические памфлеты и хроники. Что касается порнографической литературы, то в нем объявлено 15 названий, включающих все старые и современные классические произведения, начиная от «Блудной проститутки» Аретино и до «Терезы-философа», от «Венеры в монастыре, или Монахини в сорочке» до «Истории дона В****, привратника картезианского монастыря» и парной к ней «Истории привратницы кармелитского монастыря». В жанре обличительной сатиры памфлеты вроде «Подлинных мемуаров г-жи графини Дюбарри» (Лондон, 1772) соседствуют с многотомными изданиями, такими, как шеститомный «Китайский шпион» или «Исторический дневник переворота, совершенного в устройстве французской монархии г-ном де Мопу» Пиданса де Меробера и Муфля д’Анжервиля (ко времени составления каталога вышло три тома, всего же их было выпущено семь).

Но что больше всего поражает в секретном каталоге Невшательского типографского общества, так это обилие философских трактатов. Здесь представлены основоположники нового течения мысли: Фонтенель (если произведение, объявленное под названием «Республика неверующих» — это его опубликованная посмертно «Республика философов»), Буленвилье, Гоббс (благодаря Гольбаху, который перевел его труд «Человеческая природа»), Бейль («Разумный анализ» его произведений в восьми томах сделали Франсуа-Мари де Марси и Жан-Батист-Рене Робине). В нем есть Дидро («Письмо о слепых», «Письмо о глухонемых» и «Нескромные сокровища»), Руссо («Об общественном договоре» и другие произведения), популяризаторы идей Просвещения (Рейналь, Дю Аоран, Мерсье, Борд) и представители материалистического течения (четыре названия Гельвеция, среди которых «Об уме», философские произведения Ламетри и, самое главное, 14 произведений, написанных или переведенных Гольбахом). Но чаще всего в этом каталоге встречается имя Вольтера — упомянуто 31 произведение фернейского отшельника, от «Философских писем» 1734 года до романов, философских сказок и «Вопросов по поводу Энциклопедии», опубликованных в начале 1770-х годов.

Вольтер чаще всего упоминается и в другом документе, на который мы хотим здесь сослаться: в каталоге, составленном в июне — сентябре 1790 года парижским книгопродавцем Пуэнсо, которому было поручено переписать книги, оставшиеся в Бастилии после их массового уничтожения в 1785 году, последнего при Старом порядке{109}. Пуэнсо получил это задание после того, как обратил внимание на «возможность извлечь пользу для Города из этой груды книг, сваленных как попало, которые весьма скоро погибнут от влаги и пыли, если их там оставить»{110}. В перечне, разделенном на четыре части, значатся 393 различных названия, всего же в нем насчитывается 564 тома. Объединяя книги, конфискованные за пять предреволюционных лет, список этот, помимо произведений, которые мы уже встречали, содержит и новые названия. Так, среди порнографических произведений упомянуты «Эротомания, похотливая поэма» Сенака де Мельяна (Сарданаполис, 1775), «Эротика Библион» Мирабо (Рим, Ватиканская типография, 1783), «Поднятый занавес, или Воспитание Лоры» (Цитера, 1786). Среди памфлетов есть такие, которые направлены против королевы («Любовные похождения Шарло и Туанетты» 1779 г. или «Исторические очерки о жизни Марии-Антуанетты Австрийской, королевы Франции» 1781 г.).

На складе Бастилии, как и в магазинах Невшательского типографского общества, тексты Философов разделяют судьбу скандальных книг. Впрочем, в обоих каталогах классификация схожая: на первом месте — Вольтер, чьи 18 произведений были заключены в Бастилию в 1790 году, затем Гольбах (8 названий), после него Руссо (4 названия, среди которых «Об общественном договоре», «Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми» и «Эмиль») и по одному-двум произведениям Гельвеция, Дидро, Кондорсе, Рейналя, Мерсье. 14 июля 1789 года в Государственной тюрьме оставалось только семь заключенных, но зато в ней томились все классические труды просветителей, павшие жертвой королевской цензуры и полиции, наравне с пасквилями, которые презирал Мерсье: «Плоский, жестокий клеветнический пасквиль продается из-под полы любому, кто пожелает; он стоит безумных денег; книгоношу, который не умеет читать и хочет всего-навсего заработать на хлеб для своей несчастной семьи, арестовывают. Его бросают в тюрьму Бисетр, где с ним может случиться все что угодно. Чем строже запрещают пасквиль, тем сильнее публика жаждет его прочесть; когда же его читают и видят, что ничто не искупает его злобную пошлость, то охватывает стыд за то, что за ним так гонялись. Мало кто осмеливается признаться: “я его читал”. Это плесень, подернувшая низкую литературу; ведь плесень где только не заводится!»{111}

Коренное различие, организующее литературное поле и противопоставляющее — вспомним Вольтеровы диатрибы — авторов, достойных этого имени, и газетных писак, принадлежащих к «жалкому племени, которое пишет для того, чтобы жить», не предполагает непроходимой границы между продукцией одних и других. Конечно, такое разделение порождает принцип размежевания, согласно которому пренебрежение к «низкой литературе» считается признаком таланта писателя. Снова заглянем в «Картины Парижа»: «У древних народов уважение общества проявлялось ярко; в сравнении с почестями, которыми наши предки вознаграждали заслуги перед родом человеческим, наша слава блеклая. Чтобы избавить себя от бремени признательности, в наше время все восклицают: “авторам несть числа!” Да, тем авторам, которые узурпируют это имя либо написали за всю жизнь одну-единственную брошюру, и вправду несть числа. Но при этом писателей, истинно преданных своему искусству, во Франции никак не больше трех десятков». В примечании Мерсье четко отграничивает писателей, «достойных этого имени», которые должны были бы разделить между собой