Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто гребет? – окликнули с «Ростислава».
– Матрос! – ответили с лодки.
Нахимов крикнул:
– Это ты, Андрей Михайлович?
– Точно так, Павел Степанович! – ответил из шлюпки Могученко.
– Греби к правому трапу. Оставайся в шлюпке. Подожди.
– Есть!
– Пойдемте в каюту, там удобнее поговорить, – предложил Корнилову Нахимов. – Сигнальщик, c салинга долой!
– Есть!
Адмиралы затворились наедине в каюте. Близился рассвет. Месяц закрыло тучей. Стало холодно, но команда «Ростислава» оставалась на баке и офицеры не покидали мест у сетки на шканцах. Крики, то затихая, то разгораясь, по-прежнему доносились с обреченных кораблей.
На рассвете Корнилов приказал просемафорить на линию заграждения, чтобы шаланды и гребные суда, назначенные принимать тяжести, а затем и людей, отошли от затопляемых кораблей. Вслед за тем пяти пароходам, в том числе и «Громоносцу», подали сигнал: стать в линию вдоль затопляемых кораблей левым бортом к ним на расстоянии кабельтова, не класть якорей и держаться на парах.
Когда пароходы заняли свои места («Громоносец» пришелся против «Трех святителей»), крики на кораблях затихли.
Корнилов и Нахимов сели в шлюпку и с Андреем Могученко на руле направились ко входу на рейд.
В беседе наедине Корнилов и Нахимов обговорили, что им предпринять. Нахимов уверял Корнилова, что открытого возмущения быть не может. Он догадывался, что экипажи семи обреченных кораблей все еще не теряют надежды, что приказ отменят, и выигрывают время до подъема флага. Матросы не сомневались, что флаги будут подняты и на обреченных кораблях. А если поднимут флаги, то при свете дня на глазах у всего Севастополя флагов не спустят. Корнилов согласился, что он не решится ни распорядиться насчет спуска флагов, ни топить корабли с поднятыми флагами. И, стало быть, приговоренные корабли выгадывали день жизни. Очевидно, особенная сила была в команде корабля «Три святителя». Туда и направились адмиралы. Пароходы нужны были для того, чтобы устрашить непокорных и в случае нужды ускорить их потопление залпами снарядов в подводную часть кораблей.
Шлюпка миновала Александровскую батарею и направилась между кораблями и пароходами от Городской стороны к Северной, где стоял корабль «Три святителя».
Корнилова и Нахимова сразу узнали. С кораблей и с пароходов раздалось раскатистое «ура» и провожало шлюпку до самого трапа «Трех святителей».
Когда адмиралы, а затем Андрей Могученко поднялись на палубу, вахтенный начальник, мичман, бойко отдал рапорт, что на корабле все благополучно.
Корнилов и Нахимов прошли на ют, а Могученко – на бак, куда за ним толпой повалили со шкафута матросы. Корнилов вошел в каюту капитана. Нахимов остановился и подозвал мичмана[172]Нефедова-второго с «Георгием»[173]за Синоп на груди.
– Голубчик, Ваня, пригласи господ офицеров в кают-компанию[174]…
– Очень хорошо! – ответил весело мичман, блеснув озорными глазами. – Прошу вас, ваше превосходительство, от всего общества корабля пожаловать в кают-компанию. Все мигом соберутся!
Нефедов убежал, а Нахимов пошел в кают-компанию.
Капитан Зарин сидел в каюте на диванчике закрыв глаза, с головой, обвязанной мокрым полотенцем, и покачиваясь: он мучился ужасным приступом мигрени. В каюте пахло уксусом.
Открыв глаза на звук шагов, Зарин вскочил, сорвал с головы полотенце и растерянно посмотрел на Корнилова воспаленными, измученными глазами.
– Очень хорошо, капитан, что вы сняли свой тюрбан, – холодно сказал Корнилов. – Замените его фуражкой и следуйте за мной. Мы явились помочь вам исполнить ваш проект. Оказывается, это не так просто, как мы с вами думали!
Корнилов повернулся и вышел из каюты.
Зарин покорно снял с вешалки фуражку, надев ее, последовал за Корниловым на шканцы и вместе с ним поднялся на мостик.
Корнилов брезгливо оглядывал палубу корабля. Везде и во всем был беспорядок. Валялись неубранные снасти, грудой лежали чемоданы, связки, узлы. На палубе – клочки бумаги, окурки, концы троса.
– Что это?! И вам не стыдно, капитан!
Зарин вспылил:
– Что это?! Да-с, господин адмирал! Вам не нравится! Вы к умирающему другу пришли проститься и возмущены, что он небрит! К покойнику – и паркет не натерли!
Зарин разрыдался и, опершись локтями на поручни мостика, закрыл глаза рукой.
– Простите меня, – мягко сказал Корнилов, – я не сдержался, виноват. Я тоже потерял нервы.
Корнилов с мостика обратился с речью к экипажу корабля. Рядом с Корниловым стояли справа – Нахимов, слева – капитан Зарин, а по правую руку Нахимова – Андрей Могученко.
Матросы сгрудились на шкафуте, однако не переступая за линию вант грот-мачты – отсюда начинались шканцы. Здесь лицом к мостику стояли офицеры корабля. Они вышли из кают-компании за Нахимовым пристыженные, растерянные, притихшие: очевидно, адмирал распек их основательно. В искусстве распекания у Нахимова не было равных.
И матросы присмирели. На них оказали влияние речи старого Могученко на баке.
– Товарищи! – начал Корнилов. – Армия наша вернулась в город после кровавой битвы с превосходящими силами неприятеля. Потери наши огромны. Это показывает, что войска наши сражались храбро и стойко, хотя враг превосходил их числом и вооружением. Армия вернулась, чтобы грудью защищать наш родной город. Неужели мы предадим войска? Матрос солдату друг и брат! Армия на Альме загородила телами убитых дорогу к Севастополю. Противник наш еще не опомнился. У нас есть время, чтобы приготовиться к встрече. Время короткое: не дни, а часы! Не сегодня, так завтра неприятель предпримет наступление на Северную сторону. И флот его может сегодня же приблизиться. Вчера вечером пароход «Роланд» подходил на разведку к входу в рейд и быстро удалился. От разведки не могло укрыться чрезвычайное движение в бухте. Английский адмирал, по докладу командира «Роланда», приказал пароходам поднять пары. Казаки из разведчиков на Бельбеке доносят, что с вечера флот неприятеля закутался в облако дыма. Неприятель готовится, думая, что мы выйдем в море и дадим ему бой!
Слабое «ура» вспыхнуло и погасло в толпе матросов.
– Все мы в последнюю неделю лелеем одну мысль – выйти в море и победить или погибнуть. Но я с болью в сердце отказался от этой мысли. Почему? Вы видите справа по борту пять наших пароходов. Вы смеетесь над ними, называете их «самоварами». Признаюсь, и мне паруса милее. Но паруса, наши крылья, зависят от ветра. В соединенном флоте неприятеля двойное против нашего число пароходов и тройное – против наших парусных кораблей. Жаль, что у нас мало «самоваров», – мы вынуждены отказаться от мысли поразить врага на море. Да и время упущено.