Чаще всего катойконимы встречаются в источниках в форме мужского рода, но иногда – и женского (вдовы-колмогорки; Улита усолка, но: Иван Григорьев Усолкин), что отражает определённую территориальную мобильность женщин. Не всегда можно считать подобные географические «маркеры» бесспорным указанием на крестьянское происхождение называемого лица. Человек мог происходить и из городов («белозер», «вологженин», «тотьмянин»), и из торгово-ремесленных посадов – Верховажья («важенин», прозвище «Вага»), Холмогор, Пустозерска, Шенкурска (центра Важской земли) и пр. Однако здесь погрешность – в допустимых пределах. В определении человека могли сопрягаться социальные, географические и профессиональные характеристики. Например, он – крестьянин Троице-Сергиева монастыря по владельческой принадлежности, тотьмянин по месту жительства и нижнесухонский носник (то есть лоцман), проводящий торговые суда на наиболее опасном участке от Тотьмы до Устюга.

Для более раннего времени определения белозерцы, вологжане, устюжане, двиняне и т. п. относились к жителям как соответствующих городов, так и прилегающих к ним округ-земель-волостей, позднее – уездов. Такие же по сути определения употребимы и в источниках древнерусского периода «кыяне», «новгородцы», «псковичи», «полочане» и в Устюжском летописном своде (двиняне, вычегжане, вятчане, галичане, вымичи, сысоличи, пермяки, устюжане, вологжане, белозерцы и т. п.). Произведённые нами подсчёты по тексту переписной книги 1677/78 г. показали 65 дворовладельцев и их детей, а ещё 30 подворников и работников, оседание которых на Устюге имело разнообразные причины (экономические, социальные, демографические). Например, южанин (то есть выходец из Южской трети уезда) Антонко Андреев отмечен как дворовладелец и зять посадской вдовы, имеет двух детей. Следовательно, он был женат на её дочери, которая затем умерла.

Краткий характер записей в переписной книге 1678 г. не раскрывает обстоятельств попадания в город выходцев из сельских волостей. Единственное, что отражено в ней вполне определённо, – это семейная форма переселения (или пребывания) на Устюге указанных выходцев и заметное количество братских семей и у дворовладельцев, и даже у отдельных их подворников («Федька, Федоско, Ивашко, Василиска 10 лет, Деревенских», «Данилко, Федька, Карпушка Быстяковы, кокшары», «Калинка и Фомка Каргопольцовы»). Аналогичные наблюдения приведены выше по вологодским переписным книгам 1646 и 1678 гг. Возраст старших братьев (как и сыновей) обычно не указывался, что косвенно свидетельствует об их уже семейном статусе. У младших (ещё неженатых) сыновей (или братьев) возраст отмечен (обычно не старше 15 лет). Иногда в порядке перечисления дворов угадывается разделение братских семей: «во дворе Антошка Леонтьев сын Барсуковских»; «во дворе Илюшка Леонтьев сын Барсуковских».

Катойконимы и «географические фамилии» жителей Устюга (по переписной книге 1678 г.)

Источник: Устюг Великий. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. М., 1883. С.144–163.

По делопроизводственной документации казённого и судного приказов Вологодского и Устюжского архиерейских домов можно изучать важный показатель демографического развития в дометрический период – брачность (понимаемую как процесс создания новых брачных пар – непременное условие воспроизводства населения). Эти источники показывают отношение разных слоёв населения к заключению первого и повторного брака и причинам его расторжения, к замужним и одиноким женщинам, измене и блуду, законным и внебрачным детям, переплетение народного обычая и церковного регулирования, важные стороны повседневной жизни человека, правосознание мужчин и женщин в крестьянской, посадской, служилой среде.

Особенно существенным оказался фактор брачности при восстановлении численности населения Вологды, разорённой поляко-литовцами в сентябре 1612 г. Первый послесмутный дозор Вологды 1616/17 г. отметил 208 живущих и 427 пустых тяглых дворов (соответственно 32 и 68 %). Нами были обработаны сведения по приходским церквам города, посада и уезда в четырёх наиболее ранних годовых комплектах книг – за 1617/18, 1620/21, 1621/22 и 1627/28 гг. По ним устанавливается восходящая динамика брачности у горожан – 141 брак в 1617/18 г., 163 брака в 1620/21 г. и по 193 брака в 1621/22 и 1627/28 гг.

Если ориентировочно принять населённость одного двора в 5 чел. обоего пола, то при 208 дворах в Вологде по дозору 1616/17 г. было примерно 1040 чел. обоего пола и при 141 браке, зафиксированном венечным разделом приходо-расходной книги 1617/18 г., получается довольно высокий уровень брачности – 1 брак приходился тогда на 7 чел. обоего пола. В уезде среди крестьян в 1617/18 г. было заключено 363 брака, а в 1627/28 г. – 781 брак. Всего же за указанное десятилетие в городе и уезде образовалось почти 1,5 тысячи новых семей. В структуре брачности сельского населения по сравнению с городом имелись следующие отличия: 1) более высокая доля первых браков («оба отроки») – 61,1 % в 1617/18 г. и 78,7 % в 1627/28 г.; 2) более низкий – процент повторных браков (оба партнёра вторым или третьим браком) -17,3 % в 1617/18 г. и лишь 2,6 % в 1627/28 г. Значительный интерес представляют данные об этнокультурных контактах в уездном севернорусском городе, переходе в православие некоторых проживавших в нём нерусских людей (торговых иноземцев, служилых татар), отдельные случаи смешанных в национальном отношении браков.

По мере восстановления численности населения после Смуты в середине XVII в. заметно возросла динамика брачности городских и сельских жителей по сравнению с 1618–1632 гг.: у первых в середине XVII в. на 16 %, у вторых – на 49 %. В процессе создания новых брачных пар важное значение имели не только первые (хотя они преобладали – до 69–79 %), но и вторые и третьи браки (21–31 %). В целом институт брака среди православного населения, независимо от его социальной принадлежности (крестьяне, посадские люди, служилые по отечеству и по прибору люди, приходское духовенство), был более подвижным, мобильным, нежели это представляется в работах этнологов (И. В. Власова, Н. Л. Пушкарева), обусловленным взаимодействием норм канонического, церковного и государственного права, регулированием со стороны церковной власти и общественных институтов (крестьянский и посадский миры, служилые уездные корпорации). Неоспоримо демографическое значение повторных браков в России для воспроизводства населения, социализации человека, поддержания института семьи.

Основная масса записей в пошлинных книгах Устюжской десятины Ростовской митрополии за 1661–1666 гг. связана с выдачей поповскими старостами приходским священникам венечных памятей («знамян» или «выписей») для венчания первобрачных (стоимость их была 3 алт.) либо взиманием более высокой платы за второй (6 алт.) и третий (9 алт.) брак. Такие размеры венечных пошлин установились не сразу. В церковной практике Московской Руси они весьма варьировали. В 46-й главе Стоглава приводится их шкала, введённая Иваном IV для Новгорода и Пскова: за первый брак – 1 алт., за второй – 2 алт., за третий – 4 алт., но при этом отмечено, что их размеры в каждом городе определяются в соответствии с земским законом. В отношении размеров венечных пошлин для первого и второго брака в Новгороде начала XVI в. имеются документальные свидетельства, относящиеся как раз ко времени Ивана III. В позднейшей указной царской грамоте 1641 г. в Великий Новгород пересказывается великокняжеская грамота 7012 г. (1503/04), согласно которой при венчании с отрока бралось 1,5 деньги новгородские, с девицы тож; с вдовца 3 ден., со вдовы тож; и к этим суммам добавлялось ещё столько же «от печати». В результате получается, что первый брак оплачивался пошлиной в 1 алт., а второй – в 2 алт. Эти нормы и были включены в Стоглав при митрополите Макарии, добавившем 4 алт. за третий брак.