Я сбросила туфли и устроилась на кровати поудобнее, нервно теребя в руках ремешок сумки. Прежде чем я успела привести мысли в порядок, в коридоре послышались шаги, стихшие у моей двери.

В замке снова повернулся ключ, и вошел Харви. Знаком он велел мне оставаться на месте, открыл нижний ящик комода и достал оттуда стакан и бутылку виски.

Налив себе изрядную порцию, он залпом выпил и тут же налил вторую.

— Ты нам едва не испортила все дело, — сказал он, причем тон его разительно изменился. Теперь он говорил едва ли не с сочувствием.

Этой перемены — крошечного намека на симпатию — оказалось достаточно. Я разрыдалась. Харви несколько минут стоял молча, потом опустился на стул и сообщил:

— Если будешь так шуметь, к нашей компании присоединится Айвен.

Прямо передо мной ветерок пошевелил легкую занавеску на окне, и я обратила внимание на окружающий пейзаж. Всюду, насколько хватало глаз, был виден бесконечный темно-зеленый ковер из сосен и елей. Над ним висело голубое небо, по которому медленно плыли снежно-белые облака. Пейзаж излучал мир и спокойствие, нарушаемое только редкими полетами птиц. Я вытерла лицо и подумала, что Харви вполне мог бы оставить меня одну в комнате с открытым окном, потом вспомнила, как долго мы шли вверх по лестнице, и снова приуныла. Сломать себе шею мне пока не хотелось.

Харви опять налил себе виски, и я нерешительно повернулась к нему. Он сидел на стуле, глубоко уйдя в свои мысли, судя по всему, невеселые. Теперь он явно не испытывал раздражения и нетерпения, а наоборот, был чем-то сильно встревожен. Положив ногу на ногу и сжав губы, он смотрел в стакан, словно пытался отыскать на дне его решение мучившей его проблемы. Его рыжеватые волосы были изрядно тронуты сединой, а кожа покрыта сеткой морщин. Глядя на него, я поняла, что он гораздо старше, чем мне казалось раньше. Ему скорее всего уже пятьдесят, если не больше. Усы были в безукоризненном порядке, но галстук свободно болтался на шее, а на пиджаке и брюках виднелись капли виски.

Я закурила и решила, что никогда нельзя терять надежду. Недаром говорят, что она умирает последней. Возможно, если он действительно почувствовал ко мне симпатию, то сможет…

Он покрутил ус и задумчиво взглянул на меня.

— Ты действительно все испортила. Ну почему, скажи на милость, ты не уехала, когда я велел?

Я во все глаза уставилась на него, ничего не понимая. Он на секунду прикрыл глаза и скрипнул зубами.

— Бога ради, я же звонил тебе. Если бы ты сделала то, что я сказал…

— Ты? Это ты звонил? Но я думала, что…

— Я сказал совершенно ясно, что тебе надо немедленно убираться из деревни. Трехлетний ребенок бы понял.

Он налил себе еще виски, подошел к окну и угрюмо уставился во двор.

— Но ты же поможешь мне сейчас? — возбужденно заговорила я, теребя ремешок сумки. — Пожалуйста, прошу тебя, скажи, что ты меня выручишь.

— Каким же это образом? — раздраженно проговорил он, обернувшись. — Как, черт побери, я могу это сделать? — Он снова сел на стул и закрыл лицо руками. — Господи, как бы мне хотелось, чтобы это было возможно! Я не соглашался на такое. Сначала эта девочка в Нидернхалле, теперь ты.

— Там должна была быть я, не правда ли?

Он кивнул.

— И этого бы не случилось, если бы ты не совала нос в чужие дела. — Он сделал еще один глоток. — Если бы только ты не заметила меня там, в деревне!

Я медленно проговорила:

— Ты не должен был выходить на улицу тем вечером, разве не так? Но тебе понадобилась выпивка.

Харви даже покраснел от злости.

— Это не твое дело! — закричал он. — Если бы ты не вообразила себя современной Матой Хари, мы бы уже были далеко отсюда и не гонялись бы по всей стране за тобой и твоим дружком — таким же кретином.

Я прижала к груди сумку. Если я начну с ним спорить, это ничего не даст. Поэтому, сделав над собой усилие, я заговорила почти спокойно:

— Но разве мы не можем сейчас договориться? Если ты меня отпустишь, можно все обставить так, что никто не свяжет моего отсутствия с тобой. А у тебя не будет на руках моей крови. Обещаю, я никому ничего не скажу. Никогда. Я просто хочу уехать домой. — Мой голос дрогнул.

Харви застонал. Его лицо сморщилось, морщины стали глубже. Снова сделав глоток, он мрачно сказал:

— Ты должна понять мое положение. Если кто-то узнает, что я тебе помог, моя жизнь не будет стоить ломаного гроша. А когда ты придешь в полицию…

— Но я не пойду в полицию! Клянусь!

Он презрительно фыркнул:

— Ты всерьез считаешь меня идиотом, девочка? Убравшись отсюда, ты отправишься в первый же полицейский участок, который увидишь по дороге, и будешь говорить там до хрипоты. Так что, боюсь, ничего у нас не выйдет.

Харви встал, явно приняв решение. А мне оставалось только беспомощно следить, как он убирает стакан и бутылку в комод. Нарушить молчание я боялась. А когда он направился ко мне, я закрыла глаза. Ну вот и все.

— Мне жаль, что так получилось, девочка, очень жаль. Но я не могу рисковать.

Я взглянула на него сквозь пелену слез и страха.

— Но ты же пришел сюда, потому что хотел мне помочь, разве не так?

— Я пришел, — с жалостью глядя на меня, сообщил он, — потому что здесь у меня спрятана бутылка. Больше в этом Богом проклятом доме выпивки нет.

Из окна донеслись звуки шагов. Кто-то шел по двору. Харви напрягся, потом подошел к окну и, прячась за занавеской, выглянул. Увидев, кто там, он заметно расслабился и облегченно вздохнул.

А я нервно облизнула губы.

— Это он?

Харви покачал головой, окинул меня долгим задумчивым взглядом, потом покрутил ус и начал мерить шагами комнату. Четыре шага в одном направлении, четыре — в другом. Несколько минут он ходил молча, занятый своими мыслями, потом резко спросил:

— Тот человек, с которым ты должна была встретиться в Аугсбурге… Вы были любовниками?

Я не могла не удивиться.

— Какая тебе разница?

— Да или нет?

— Нет, мы не были любовниками, — ответила я, — хотя это совершенно не твое дело.

— Ладно-ладно. — Он, словно извиняясь, взмахнул рукой и снова забегал по комнате. — Хочу сказать тебе, девочка, что ты сделала мое положение невыносимым. Та малышка в Нидернхалле… — Он вздрогнул. — Я на такое не подписывался.

— Вы убили министра, — напомнила я.

Харви остановился у окна. Яркий свет подчеркивал глубокие морщины, делая его еще старше.

— Это совсем другое дело.

— Объясни мне по крайней мере — как и зачем? — уныло спросила я. — Если мне предстоит умереть, согласись, я должна понимать за что.