Салатовый прямоугольник во втором ряду от пола, с квадратиком наивных ромашек в центре.

Откашлявшись, подцепила ножом угол, потянула на себя.

Крохотное усилие, и керамическая пластина упала ей на колени, оголив неглубокое корявое, явно самодельное, углубление в кирпичной стене. Потянув за тряпицу, вынула из него квадратную выцветшую коробочку, когда-то изумрудного цвета с золотым вензелем на бархатной крышке.

Открыв, тяжело вздохнула.

Один крупный бриллиант огранки антик, четырнадцать небольших бриллиантов редкого изумрудно-синего цвета. Изумруд в центре. Изящные круглые крылышки с окантовкой.

— Тут ты. А напарницу-то твою умыкнули. Так и знай. Тебя умыкнут — я плакать не стала бы. А Лилию жалко. Любила ее я. Ну, сиди в своей конуре.

Старушка сунула раритетную брошь в коробочку, завернула в тряпицу. Тщательно приладив керамический прямоугольник, приладила его к стене.

Ей потребовалось пять минут, чтобы достать из-под мойки завернутый в черный полиэтиленовый пакет порошок для приготовления раствора и еще пятнадцать — чтобы ловко замазать швы.

Вычистив плитку влажной тряпицей и подметя пол, старушка медленно направилась в спальню.

* * *

Пара черных равнодушных глаз следила за ней через оптику ночного видения.

— Вот, значит, как ты с царской мушкой обошлась…

* * *

Стеша на цыпочках зашла в полутемную квартиру, с удивлениям обнаружила, что Егор и Митя не спят — устроились в кухне: крепко заваренный черный чай, тревога на лицах.

— Вы чего? — девушка почувствовала, что-то произошло.

Митя опустил взгляд, покачал головой. Егор замер у плиты, оперся на край бедром, скрестил руки на груди. Ребята уже успели прибраться после ухода полиции: полы чисто вымыты, все вещи расставлены по местам, даже навязчивый запах лекарств выветрился.

— Чего такие лица пасмурные? Из-за грабителей?

Митя посмотрел на нее взглядом приговоренного к расстрелу.

— Я только пришел, у товарища моего в семье беда. Пацан их заболел. Полтора года. В реанимации.

Стеша опустилась на стул.

— А прогнозы какие? Что врачи говорят?

Вместо Мити отозвался Егор:

— Пока никакой конкретики. Многое зависит от операции, как пройдет все.

— Мы чем-то помочь можем? — Стеша перевела взгляд на Митю.

Тот отмахнулся:

— Уже чем смогли, помогли, — тяжело поднялся из-за стола: — Все, ребят, я спать. Завтра с утра еду к ним, потом доложу обстановку.

Он вышел. Щелкнула задвижка в ванной, зашумела вода.

— У него племяш с таким же диагнозом был. Не выкарабкался. Но то было в Тверской области, здесь как-никак Питер, шансов должно быть больше, — пояснил Егор. — А этого пацана, Ромку, он как родного любит, с мальства с ним нянчится. НА свадьбе у родителей свидетелем был. Крестным его Ромке назначили.

Егор устроился напротив. Положил руки перед собой, спросил.

— Как рука?

Стеша неопределенно пожала плечами.

— Надо спать ложиться, завтра много суеты, — прошептала. — И я Ираиде пообещала сопроводить её в поликлинику.

Егор смотрел внимательно, улыбался. В серых глазах притаилась усталость и грусть.

— Если после четырёх, то я могу помочь…

— Ираида тогда точно нас сосватает, итак сегодня весь день рассказывала, какой ты положительный, — Стеша взглянула искоса, успев однако поймать довольную ухмылку.

— Так я и есть положительный, — он почесал подбородок.

Ладонь будто случайно легла в паре сантиметров от девичьих пальцев. Невозмутимый вид.

Рука скользнула по столу. Невесомое обжигающее касание подушечками. И вот он уже поглаживает ее безымянный палец, постепенно притягивая к себе, завладевая.

В глазах притаились бесенята.

Стеша вздохнула, мягко высвободила руку.

— Поздно уже. Я отправляюсь спать.

Она рассчитывала прочесть разочарование в глазах. Вместо него — лукавое торжество. Тут же вспомнила лекцию по истории отечественного государства и права — согласно негласному правилу, оставление поля боя приравнивается к поражению.

Егор подпёр голову, провожая её взглядом. Скрываясь в темноте коридора, она чувствовала жжение между лопатками. И ниже поясницы.

15 апреля, Санкт-Петербург

Егор проснулся раньше обычного, прислушался: в ванной шумела вода. Доносился едва уловимый аромат облепихового шампуня. Мысли невольную закружились вокруг этой девушки со старомодным именем. Фантазия рисовала картину, от которой что-то сладко оборвалось в груди, огненным фейерверком обожгло кожу. Тонкая талия, хрупкие девичьи плечи, наивные бугорки позвонков. Длинная шея. Нежный изгиб бёдер.

Имеет ли он право мечтать о ней? Смеет звать с собой?

Елейная истома сменилась тоской и безысходностью. Вчера говорил с матерью. Услышал: не торопиться, больше рассказывать о себе. О флоте.

А как можно рассказывать, если рядом с ней мысли путаются и ускользают, как вода сквозь пальцы.

Он порывисто сел на раскладушке. Крепкий кофе и ещё один день рядом с ней. Ещё один шанс.

В коридоре тихо щёлкнула задвижка, выпуская Стешу. Осторожные шаги, скрип деревянной двери, монотонный шум фена. Егор выдохнул, сбрасывая наваждение, резко натянул домашние шорты.

Короткая утренняя серия упражнений, несколько приседаний, ритмичные отжимания, очищающие мысли и освобождающие мозг от не к месту возникших мечтаний.

Митька спал на диване, отвернувшись к стене. Тихо похрапывал.

Егор бросил взгляд на выставленный будильник: ещё пятнадцать минут.

Сложил раскладушку. Пристроил за шкафом.

Сейчас — холодный душ. Затем крепкий кофе. И на занятия.

И только тут сообразил, что не взял вчера рубашку. Она висела там, в шкафу, в его комнате. Где сейчас шумел фен и тихо лилась песня.

Егор вышел в коридор, застыл между комнатами и прислушался:

— Another mother's breaking Heart is taking over When the violence causes silence We must be mistaken.[12]

Знакомая мелодия, только Стеша пела ее тише, мягче и медленнее оригинала. От этого она получалась пронзительно-трогательной и душевной.

Девушка увлеклась, голос окреп.

— What's in your head? In your head Zombie, zombie, zombie ei, ei.