Народ между тем начал расходиться. Погода сегодня выдалась отнюдь не весенняя. В лучшем случае нулевая температура и ветер, пронизывающий, колючий.

– Может, здесь кафе есть?

– Сомнительно, но спросить стоит.

Мы вновь направились к изрядно поредевшей толпе. Бабулька, кутаясь в мужскую куртку, взглянула на нас с интересом и громко поздоровалась. Я спросила про кафе, и она охотно вступила в разговор.

– Кафе, милая, есть, но аккурат сегодня не работает. Марья, хозяйка, юбилей справляет. После обеда гулянка. Кафе, стало быть, закрыто на спецобслуживание. А вы что ж, голодные?

– Мы озябшие. Надо дождаться, когда здесь закончат, вот и хотели чаю попить.

– Так идемте ко мне, – предложила бабка. – Чаем напою. И накормить могу. У меня щи вчерашние и картошка из печки. В кафе вас такой не накормят. Если не побрезгуете, то милости прошу.

– Да нам за счастье…

И мы вслед за бабкой направились по улице.

– Вон мой дом, синей краской крашенный, – кивнула она и продолжила: – Одна живу, хозяин прошлой зимой помер. Дочка в город зовет, да что там делать-то. Да и тесно у нее. Квартирка двухкомнатная, их четверо, еще и я место займу. Пока одна справляюсь, и слава богу. Дочка почти каждый выходной приезжает. И в отпуск. Ребятишки все лето тут… у нас летом красота. Озеро, лес… грибов, ягод сколько угодно…

Вслед за женщиной, звали ее Татьяна Степановна, мы вошли в просторную кухню. Из деревенской жизни здесь была только русская печь. Потолки высокие, под ногами линолеум, кухонный гарнитур и ковровая дорожка. Хозяйка, с гордостью оглядев свои хоромы, скомандовала:

– Располагайтесь, – и кивнула в сторону окна. – Ежели что произойдет, сразу увидим, народ к чадовской даче кинется. У нас людишки страсть какие любопытные.

Мы с Агаткой стянули сапоги, получили взамен самодельные тапочки, сшитые из старых валенок, и, определив пальто в шкаф, стоящий возле двери (еще один городской штрих), устроились за столом. Дача Турова отсюда действительно была хорошо видна. Как раз подъехала «Газель» без опознавательных знаков, и из нее показались четверо мужчин. Один вел на поводке собаку. Агатка вопросительно взглянула на меня, а я пожала плечами.

– Чего хоть ищут-то? – задала вопрос Татьяна Степановна, собирая на стол. Сестра равнодушно пожала плечами.

– Вы же видели, нашли старое захоронение. Земля раньше принадлежала Турову…

– Чадовской вы дачу зовете по имени прошлого владельца? – решила я сменить тему.

– Ага, старший Чадов дачу строил. Дом-то был точно дворец. Это сейчас хоромами никого не удивишь, а тогда… сразу было видно: человек при власти. Болтали о нем разное, это из-за богатого дома, само собой, но для деревни он много хорошего сделал. Газ нам провели раньше, чем другим, а потом и воду. В городе до сих пор есть такие, что за водой на колонку ходят, а у нас давно цивилизация, – чуть ли не по слогам произнесла она последнее слово и засмеялась. – Чадов дачу свою любил, летом жил здесь постоянно, машину за ним из города присылали каждый день.

– А его сын тоже часто приезжал?

– А как же, он с детства тут, и он, и сестра его. Когда старший помер, дом одно лето пустовал, дочка в Москве училась. И сын здесь не показывался. Может, тяжело им тут было, без отца-то. А потом наезжать стали. Одно лето Аркаша постоянно жил, как отец когда-то. Только машину за ним не присылали, – хмыкнула Татьяна, разливая чай.

– Чем он здесь занимался? – спросила Агатка.

– Кто ж его знает? На озеро ходил, по лесу прогуливался, а по ночам на веранде сидел, свет палил. Я среди ночи встану, посмотрю в окно, а свет-то горит. Ни с кем из наших он почти не общался, хотя вежливый был, встретит – непременно поздоровается и даже два-три слова о погоде скажет. Очень парень с виду хороший, оттого мы удивились, когда из милиции приехали да стали всех расспрашивать, что да как, чем занимался, куда делся. А нам откуда знать? Кое-кто из наших болтал, что он деньги печатал, фальшивые. Но, думаю, чепуха это… Потом кто-то сказал, он квартиру в городе ограбил и сбежал. Но это уж вовсе глупость.

– Почему? – нахмурилась Агатка, отправляя в рот очередную ложку брусничного варенья. Кстати, очень вкусного.

– Так где расчет-то? – удивилась Татьяна. – Сколько ж он в той квартире взял? А дом, стало быть, бросил? Дом-то и тогда больших денег стоил. Дом Аркадия был, отец так поделил: квартиру в городе дочке, а сыну – дом. От матери еще одна квартира в городе оставалась, мать к тому времени тоже померла. Это я все хорошо знаю, потому что тогда в правлении работала, наследство Аркадий оформлял, вот и рассказал все как есть. Уж коли деньги нужны были, продал бы дом.

– Не всегда все так просто, – заметила я. – Разные бывают обстоятельства.

– Ну да, на это не возразишь. Но все равно не верится мне как-то. Шпану-то сразу видно, а этот – нет. Гости у него по выходным были. А на неделе – тишина. Писатель знаменитый приезжал… забыла, как его фамилия, по телевизору то и дело его показывают.

– Смолин, – подсказала я.

– Вот-вот. Только тогда о нем знать никто не знал. Невзрачненький такой, сутулый и росточком невелик. А Аркадий высокий, красивый…

– Говорят, они были влюблены в одну девушку?

– Ну уж этого я не знаю. Девушка точно была, с ним приезжала. А Смолин этот Надьке уж больно не нравился, говорила, противный, над всеми подшучивает, и глаза злые.

– Надьке? – насторожилась Агатка.

– Живет здесь, с матерью-инвалидом. Она к вам сегодня подходила, я видела. А тогда она еще совсем девчонкой была и с Аркадием подружилась. Только с ней он и общался тут. Ее матери даже говорили «добрые» люди: смотри, мол, парень-то молодой, кровь горячая, а девчонка даром что школьница, но девушка, считай, уже взрослая. Мать, само собой, ее ругать, из дома не выпускала, очень строгая была. А Надька дождется, когда та на работу уйдет, и в окошко. Бежит бегом, машинку свою тащит, по ногам бьет чемоданом-то этим, ноги тонкие, сама как тростиночка…

– Что за машинка в чемодане? – уточнила я. Может, и была причина заподозрить в Аркадии фальшивомонетчика?

– Машинка печатная. Это сейчас компьютеры, а тогда на машинке печатали. В правлении списали старенькую, в чемодане кожаном, а Надька ее выпросила, отдали за три рубля. Сосед ее малость подправил, заедало там что-то, и Надька так ловко на ней печатала. Мы у матери спрашивали, чего она отстукивает. Та говорит: стихи. Напечатает и прячет. Очень мать это злило. Она хотела, чтоб Надька ветеринаром стала, а той мечталось в институт… этот, где писателей готовят.

– Литературный.

– Ага. Литературный. На этой почве они с Аркадием и подружились. Он в том самом институте учился год или два, потом его, говорят, выгнали. Но как на самом деле было, не знаю. Надька с машинкой все лето не расставалась. Мать-то ее к Чадову стеснялась ходить, не нашего поля ягода, ждала, когда Надька домой вернется и уж тогда ее отлает как следует, а иногда и полотенцем побьет. И что? Лучше б, ей-богу, случилось у них чего с Аркадием. Глядишь, ребеночка родила. Сначала позор, а потом только радость. Сейчас-то и вообще не смотрят, замужем ты аль нет. Тогда-то, конечно, построже было. Аркадий в начале осени вдруг пропал. Надька через год в техникум поступила, как мать хотела, а у той вскоре инсульт, доучивалась дочка уже заочно. Так тут и осталась, без своей мечты, с коровами да овцами. И с личной жизнью ничего не вышло. Выбор женихов у нас небольшой, да и те все больше пьют. Теща-инвалид тоже не в радость. В общем, так в девках и ходит. Теперь мать плачется, что ребенка дочь не родила, хоть от кого. Уговаривает ее в город податься, там работу поискать. У нас многие на работу в город едут. Но Надька ни в какую. Вот как бывает: хочешь, чтоб детям было лучше, и ненароком жизнь поломаешь. В доме-то, видать, нашли что? – хитро усмехнулась Татьяна. – Мужчина, что с вами говорил, представительный такой, вроде как сердился? Одного не пойму, если кости эти, что Денисыч нашел, старые, чего же в доме шарить? Или дело в другом, в девчонке пропавшей?