— Аг-х… С-ст…

Массируя горло, Артур открыл и закрыл рот. Жалкое сипение, вырывавшееся оттуда, усиливало ощущение полного бессилия и обреченности.

— Ну, это ерунда, — сказал таксист, заглянув в его глаза. — Главное — сохранить жизнь. Согласен?

Артур с готовностью кивнул. В тот момент, когда его голова согласно наклонилась, новый удар едва не снес ее с плеч долой.

«Он ударил меня в висок, а хрустнула челюсть, — отстраненно подумал Артур. — И весь мир почему-то перекосило. Наверное, мозги у меня накре… набре… набекрень».

Приподнявшись, таксист с остервенением заработал кулаками. Через мгновение у Артура в голове не осталось ничего, кроме гудения и багрового тумана, в котором ритмично вспыхивали яркие огни. Впрочем, вырисовывалось в этом хаосе еще кое-что, напоминающее всполошившегося головастика. Та самая мыслишка про полный шиздец, которая металась из одного уголка сознания в другой, нигде не находя пристанища.

* * *

Вместо того чтобы нырнуть в арку, ведущую к памятнику Юрию Долгорукому, Гарик свернул в соседний двор и очень скоро вышел к бывшему архиву опять же бывшего института марксизма-ленинизма. Раскинувшийся напротив сквер еще помнил те славные времена, когда сиживали в нем совсем другие люди, идеологически выдержанные, трудовыми подвигами закаленные, умеющие с первого взгляда отличить бородатого Карла от не менее бородатого Фридриха. Теперь шлялись тут по большей части всякие тунеядцы в развернутых козырьками назад кепках, хлещущие продвинутое «Клинское» пиво. И каждый был готов доказать любовь даме своего сердца наличием презерватива в кармане. Что ж, хорошо, если хотя бы секс станет в России безопасным. Потому что жизнь здесь — только держись!

Гарик в сердцах сплюнул, попав в жирного голубя, поленившегося взлететь. Он просто вперевалочку отбежал в сторонку, раскачивая на ходу непропорционально маленькой головкой.

Завидуя его беспечности, Гарик прошелся по Столешникову переулку. Здесь он нырнул во двор перестраиваемого под офис купеческого особняка и беспрепятственно проник на второй этаж, где все напоминало последствия недавней бомбежки или землетрясения. Рабочие лениво матерились внизу, то ли разгружая грузовик, то ли, наоборот, наполняя его кузов строительным мусором. В перебранке гегемонов смысла было не больше, чем в треске бульдозера, утюжащего землю снаружи.

Пристроившись возле относительно чистого подоконника, Гарик выложил на него свой небогатый улов. Паспорт гражданина Соединенных Штатов. Бумажник, в котором, помимо пятисот долларов и рублевой мелочи, находился авиабилет в Нью-Йорк на 14.45, помеченный сегодняшней датой. Стопочка кредитных карточек, на которых, как признался американец, давно уже хоть шаром покати. Орден Ленина из золота и платины, за который, по его же словам, на Брайтоне без лишних разговоров дадут четыре сотни. Наконец, ноутбук, самый ценный трофей. Хорошая вещь, спору нет, однако выручить за нее можно было максимум полторы штуки. А чтобы дожить до завтрашнего дня, а потом — до послезавтрашнего и так далее, Гарику требовалось денег раз в пятьдесят больше.

— Ох и сука же ты, Машутка! — прошипел он, подбив неутешительный итог. — Тебе, значит, шутки, а мне — ком в желудке? Я ж двоих мужиков из-за тебя, паскуды…

Не договорив, Гарик ударил кулаком по подоконнику и, ойкнув, опустился на колени, баюкая ушибленную руку на груди. Боль скоро унялась. Смертельная тоска никуда не делась, гнездясь где-то в середине груди. Там будто червь завелся, готовый пожрать Гарика изнутри.

Идти на поклон к Рауфу с таким скромным подношением не имело смысла. Лучше просто спустить деньги суток за двое, а напоследок обколоться до одурения, чтобы ничего не соображать, когда азербанье, по-своему гыркая, казнить примется. Да только и эта надежда была слабенькой. От Рауфа легкой смерти не дождешься. Он наизнанку вывернет, толченым стеклом набьет и плясать заставит. Эти вездесущие азиаты толк в веселье знают, тут они мастаки. Что бы придумать такого, чтобы больше никогда не пересекаться с ними?

Выпрямившись, Гарик тщательно отряхнул перепачканные пылью колени, провел по волосам расческой, в рукоятке которой таилось обоюдоострое вольфрамовое жало. Нельзя ходить по центру Москвы в растрепанном виде, привлекая к себе внимание. Хорошо еще, что клинок не пришлось пускать в ход, а то кровью бы с ног до головы измарался. Но обошлось. Американец легко умер, легко и быстро. Во всяком случае, так показалось Гарику.

Он помотал головой, отгоняя от себя видение. Зрачки у мистера Задова под конец такими огромными сделались, словно он глядел на своего мучителя сквозь невидимые линзы. Так и подох с этими выпученными глазами. Не дай бог, во снах теперь являться повадится, фраер забугорный. Это произошло, когда Гарик, разложив американца на заднем сиденье, уселся на него верхом, держа в руке штопор, выуженный из бардачка «Волги». В кредитных карточках Гарик разбирался еще хуже, чем свинья в апельсинах, а потому он намеревался как следует допросить пленника, прежде чем накинуть ему на голову полиэтиленовый кулек и, не церемонясь, перерезать ему глотку.

В ноздрях у человека нервных окончаний — что корешков у травы, хрен сосчитаешь. Плюс всякие сосуды да нежные хрящики. Каково им приходится под грубым напором, Гарик на собственном опыте знал, побывав однажды в очень похожей переделке, только на месте американца. Он тогда таким говорливым сделался, что его по голове колотить пришлось, чтобы заткнуться заставить.

Ну, и мистер Задов отмалчиваться не стал, все как на духу выложил, как только заприметил, куда нацелен сверкающий буравчик. Гарик за штопор на всякий случай взялся: а вдруг американец недоговаривает чего-то, темнит? Да только через пару секунд вопросы стало задавать некому. Слабенькое сердечко у Задова оказалось, трусливое. Гарик даже поднажать как следует не успел и — здрасьте, приехали! Был американец, а стал неопознанный труп в машине. Пока неопознанный, мысленно поправился Гарик.

Очень скоро ментура на Машутку выйдет, а там и до Гарика рукой подать. Не будь долга перед Рауфом, он не пропал бы, нашел, где переждать трудные времена. Но в том-то и дело, что на «малинах» да хазах теперь не отсидеться, слух мигом до азербонов дойдет, и тогда пожалуйте, Гарик, из огня да в полымя. Короче, как говаривал кто-то из великих, велика Россия, а отступать некуда. Куда ни кинь, всюду клин.

А почему, собственно говоря, Россия? На ней что, свет клином сошелся?

Гарик медленно протянул руку к американскому паспорту, раскрыл его, поднес к глазам. Разумеется, найти какое-то сходство между собой и Задовым он не надеялся. Просто проверял, насколько прочно держится на странице фотография, можно ли поддеть ее бритвенным острием своей выкидухи.

Оказалось — раз плюнуть. Соплями американцы свои портреты в паспорт клеят, что ли?

Через пятнадцать минут Гарик вышел из ближайшей фотостудии, унося в кармане четыре своих еще теплых цветных портретика и тюбик канцелярского клея, приобретенный в первом попавшемся киоске. Еще пятью минутами позже он стоял на лестничной площадке жилого дома и, высунув кончик языка, старательно вырезал свой снимок, до миллиметра подгоняя его под нужный размер.