– Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш. Все в порядке, мистер Торнли. Вы оказали нам огромную…

– Это… из-за… того… проклятого…

Его тело сотрясла такая дрожь, словно он летел на металлическом воздушном змее сквозь грозу с молнией, бушующую снаружи. Он бился в судорогах, пока струйка крови не потекла у него из уголков рта и из ноздрей.

Я отскочила назад и закричала, я звала внучку вернуться и помочь нам, но было уже поздно. Мистер Торнли умер.

– Разумеется, я помню одного Алистера, которого знал отец. Не могу поверить, что ты его не помнишь, – сказал Натаниэль, вопросительно глядя на меня. Он ждал объяснений, которые я была не готова ему дать. – Откуда это внезапное любопытство?

– Без особой причины, правда, – избегая его взгляда, я наблюдала за стаей гусей, летящей над гладкой, как стекло, поверхностью озера по направлению к дому приемов Королевского гуманитарного общества. Их клин был идеальным, как и холодная осенняя погода. Несомненно, гуси летели на юг, в поисках более мягкого климата.

Мне очень хотелось понять природный механизм, предупреждающий гусей о наступлении зимних месяцев. Если бы только женщины, бродящие по холодным улицам Уайтчепела, могли так же почувствовать опасность и спастись бегством!

Я сорвала несколько желтеющих травинок и вертела их между указательным и большим пальцами.

– Трудно поверить, что через несколько недель зима погубит эту траву.

На лице Натаниэля появилось раздражение.

– Да, но, до следующей весны, когда она упорно проложит себе путь из ледяной могилы, ведь надежда на жизнь вечна.

– Если бы только нашелся способ излечить самое фатальное заболевание на свете, – пробормотала я себе под нос.

– И какое именно?

Я бросила взгляд на брата, потом пожала плечами и отвернулась.

– Смерть.

Тогда я смогла бы оживить Торнли и задать ему все вопросы, на которые он мне не ответил. У меня даже была бы мать, если бы мертвые возвращались обратно, подобно многолетним растениям.

Натаниэль с тревогой смотрел мне в глаза. Вероятно, он думал, что эксцентричность дяди пагубно влияет на меня.

– Если бы ты могла, ты бы… попыталась предпринять такую попытку с помощью науки? И тогда смерть ушла бы в прошлое?

Границы между добром и злом становятся такими нечеткими, когда речь идет о любимых людях. Жизнь стала бы совсем другой, если бы мама еще жила, но было бы это существо настоящим? Я содрогнулась, подумав о том, что могло произойти.

– Нет, – медленно произнесла я. – Думаю, я бы не стала этого делать.

Крохотная певчая птичка защебетала на ветке, висящей над нашими головами. Отломив кусочек медового печенья, я подбросила его в воздух. Две более крупные птички подхватили его, сражаясь за крошки. Наглядная демонстрация теории Дарвина – выживает сильнейший – продолжалась до тех пор, пока Натаниэль не раскрошил все свое печенье и не подбросил сотню крошек вверх, чтоб досталось всем ссорящимся птичкам. Теперь каждая получила столько еды, что даже не знала, что с ней делать.

– Ты безнадежен, – я покачала головой. Из него вышел бы ужасный натуралист, постоянно меняющий научные данные из-за своей доброты. Он вытер пальцы в перчатках вышитой вручную салфеткой, потом снова откинулся назад, следя за тем, как птички скачут и хватают крошки. На его лице застыла довольная улыбка.

Я продолжала смотреть на салфетку.

– Признаюсь, меня пугает приезд тетушки Амелии.

Натаниэль проследил за моим взглядом и помахал салфеткой в воздухе.

– Это будет замечательно, я уверен. Меньше всего ей понравится твоя вышивка. Ей вовсе не нужно знать, что ты практикуешься на покойниках.

Тетушка Амелия, кроме ежедневных уроков по правильному ведению домашнего хозяйства и поискам приличного супруга, питала необъяснимое пристрастие к вышиванию монограмм на любом кусочке материи, какой только могла найти. Понятия не имею, как мне удастся вышивать множество бесполезных салфеток и одновременно практиковаться у дяди.

Учитывая все это (и еще ее постоянные приступы религиозного рвения), я была уверена, что следующие несколько недель будут более утомительными, чем я сначала думала.

– Куда это ты сбежала недавно? – спросил Натаниэль, прервав мои размышления о вышивании и других потрясающе интересных занятиях. Он не собирался так легко отказываться от своего собственного расследования. – Если честно, я не понимаю, почему ты мне не доверяешь. Я оскорблен, сестра.

– Прекрасно, – я вздохнула, понимая, что мне придется посвятить его в одну тайну, чтобы не выдать более важных вещей. – Недавно я пробралась в кабинет отца, ночью, и наткнулась на это имя. Вот и все. Правда.

Натаниэль нахмурился, подергал свои перчатки из мягкой кожи, но не снял их.

– Что ты делала в кабинете отца? Я не могу защитить тебя от твоей собственной глупости, сестра. От этого пока нет медицинского средства, к моему великому огорчению.

Я не обратила внимания на его выпад и взяла виноградину из нашей корзинки для пикника, которую Натаниэль заказал в универмаге «Фортнум энд Мейсон»[3]. Она была битком набита деликатесами, от которых слюнки текли, – от импортных сыров до оранжерейных фруктов.

Чтобы не выдать своего горячего интереса к информации, я медленно достала хлеб и сыр и поставила тарелку на одеяло перед нами.

– Значит, он был слугой?

– Алистер Данлоп был старым кучером, он правил экипажем отца, – сообщил Натаниэль. – Теперь ты его вспомнила? Он был добрым, но очень эксцентричным.

Я наморщила лоб.

– Имя кажется мне смутно знакомым, но отец меняет слуг так часто, что трудно всех хорошо помнить.

Я намазала на тост бри и консервированный инжир и протянула бутерброд Натаниэлю, потом сделала то же самое для себя. Каждый раз, когда я была уверена, что выяснила нечто полезное, я убеждалась, что все совсем не так, как казалось раньше.

Я хотела найти одну чертову подсказку, которая указала бы мне нужное направление. Было бы еще лучше, если бы убийцы, психопаты и злодеи просто держали в руках табличку, которую легко заметить пытливым исследователям. Меня тревожило то, что такой злодей может бродить среди нас.

Натаниэль помахал рукой перед моим лицом.

– Ты слышала хоть что-то из того, что я сказал?

– Прошу прощения, – я заморгала, словно очнулась от сна наяву – сна, в котором не было убийств и умирающих стариков. Брат еще раз вздохнул.