Однако мало-помалу все мы становимся потребителями.

И во многом это связано с тем, что мы всё больше воспринимаем мир через посредство средств массовой информации и гаджетов. Средний житель Германии потребляет различную информацию из телевизора, компьютера или гаджета 10 часов в день — десять часов! Больше всего времени он проводит перед телевизором (205 минут в день), за телевизором следуют радио (149 минут) и интернет (107 минут), причём последний показатель вырос с 2002 года на 350 %, как сообщает проведённое в 2012 году для телеканалов ProSieben и Sat.1 маркетинговым агентством SevenOne Media исследование использования электронной информации. «В общей сложности в 2012 году мы тратили на потребление информации из электронных средств на 16 процентов больше времени, чем десять лет назад», — комментирует эти цифры «Шпигель»[68]. Прирост обеспечен победоносным шествием смартфонов и планшетов. Согласно онлайн-исследованию, проведённому телеканалами ARD/ZDF средняя продолжительность времени, проводимого в интернете в 2015 году, когда в распоряжении потребителей появились смартфоны последнего поколения, составила уже 158 минут. Тенденция нарастает.

Как, должно быть, радуются производители гаджетов и хозяева СМИ — ведь чудо игры профанируется, и игровые площадки пустеют: футбол по телевизору — это совсем не то, что матч на стадионе. Трансляция из оперного театра — лишь слабое подобие спектакля. Сегодня мы, как правило, сидим перед монитором, то смотря развлекательные шоу по телевизору, то играя в компьютерные игры. Но сама ситуация «человек перед экраном» уже противоречит духу игры. Она способствует отчуждению от происходящего в реальной жизни. Куда легче убить, играя в шутер, чем выйдя на улицу. А эмоциональную связь и совместную игру куда легче разрушить, если взгляд человека сфокусирован на машине.

Как раз те игры, в которых предполагается выигрыш, легче всего находят своё место в мире, где господствует homo oeconomicus. Если процесс игры уже включает элемент соревнования, homo oeconomicus чувствует себя в своей тарелке; он с удовольствием разрешает такие игры, ведь они вполне адекватны задаче — так переформатировать мозг игрока и зрителя, чтобы он работал на интересы «экономического человека». Люди будут стремиться к выигрышу — в конкурсе, в конкуренции, просто при сравнении: «Я лучше, я круче, я прикольнее!» Такой подход очень хорошо вписывается в мир, где доминирует экономическое мышление, ведь он поощряет потребление: ещё и ещё, снова и снова. Главное, не останавливаться, главное — не позволять начаться настоящим играм, которые приносят бескорыстное удовольствие; во что бы то ни стало не допустить, чтобы дети целыми днями и целыми неделями играли всё в те же простые невинные игры, для которых достаточно двух-трёх примитивных игрушек.

Та глубокая наполненность, что содержится в самой простой игре, для homo oeconomicus нож острый: тот, кто играет самозабвенно, тот счастлив, и ему ничего не нужно. Кто счастлив и ничего не хочет — тот прекращает потреблять.

Поэтому homo oeconomicus самозабвенных игроков не любит. Не нужны ему и зрители, всерьёз увлечённые процессом игры. Он пытается превратить как игроков, так и зрителей в потребителей, играющих, чтобы получить выигрыш, который даст возможность поучаствовать в новых играх… Потом для развлечения им нужна ещё какая-нибудь игра, ну и так далее, и тому подобное.

Повсюду, где играют с целью получить выигрыш, игра скоро будет проиграна. Там, где играют, чтобы поразвлечься — дело кончится тем же. По этим колеям игра катится в мир, обусловленный экономическим мышлением, становится чуждой сама себе. И процесс отчуждения разворачивается всё шире. Чем больше мы втягиваемся в игры-конкурсы и в игры ради выигрыша, тем больше мы и за игры-то признаём только такие, в которых есть победители и побежденные, и тем быстрее теряем из поля зрения другие формы игр, такие, как игры на ловкость или театр. О культовых играх уже нечего и говорить.

Вместо бесконечного разнообразия видов и форм игр возникают игровые монокультуры. Они в лучшем случае могут способствовать формированию односторонних навыков и компетенций, например, стратегического мышления или когнитивного знания, как на викторине — то есть, таких, которые могут хорошо пригодиться в мире homo oeconomicus. Однако их односторонность всё-таки мешает подлинному развитию человеческого потенциала, который сам по себе — полная противоположность формированию узкого специалиста.

Тренируя всё время одну и ту же логику игры, вы получите виртуоза этой единственной игры, которому регулярная и интенсивная игровая практика помогла не проложить дорогу к творческому прорыву, а превратить в автобаны наезженные пути нейронных связей: тот, кто всё время играет только в шахматы, может решать проблемы только как шахматист.

И у того, кто всё время играет только в «Монополию», рано или поздно будет мозг настоящего манчестерского капиталиста. Но ни того, ни другого это не приведёт к подлинному внутреннему росту, в ходе которого расширялось бы пространство опыта, а мозг генерировал бы новые, никакими планами не предусмотренные перспективы.

Все те, кто хочет выехать на играх, тренируя определённые компетенции и навыки, рискуют попасть в шестерёнки этого механизма. Кто умеет им пользоваться, тот знает, как употребить игру по своему вкусу — или злоупотребить ею. При этом настоящую, творческую, живую игру он разрушает в любом случае. Он взращивает монокультуру там, где нужно насадить пышные леса разнообразнейших игр.

День игры — это день праздника, и каждая игра — это праздник цветущей жизни. Но в тот момент, когда homo oeconomicus провозгласит последнюю игровую площадку сферой своей хозяйственной деятельности, с этим цветением будет покончено и последний праздник превратится в рабочий день. Мир станет пустыней.

Но он не должен становиться пустыней. Ведь повсюду и всегда дети приходят в мир как существа ищущие. И вполне возможно, что в будущем мы сумеем лучше, чем раньше, не мешать им в их поиске, подталкивая туда, где, как нам кажется, можно найти готовые надёжные решения. Нужно только отдавать себе отчёт, насколько даже игры наши подвержены влиянию экономического мышления, и искать пути к тому, чтобы восстановить их изначальную сущность.

Поэтому сейчас самое время вспомнить о homo ludens и защитить его. Более того: пора активно противопоставить «человека играющего» «человеку экономическому», укрепить этот образ и дать ему необходимое питание. Мы видим в homo ludens колоссальный потенциал, благодаря которому он может разрушить безраздельное господство homo oeconomicus, стать ему сильным соперником и в созданной им пустыне начать взращивать новые оазисы жизни.

Призыв «Спасите игру» означает минимум две вещи. Во-первых, мы должны защитить наши игры, время и пространство игры от использования в чуждых целях и — в самых худших случаях — от надругательства. Во-вторых, нам надо быть начеку, чтобы сами игры не подверглись заражению. Эта опасность угрожает им там, где в игру вмешиваются экономические факторы, подчиняя её внутреннюю логику и динамику своему диктату. Так разрушается игра. И спасать её нужно прежде всего от этого.