Князь оглянулся на Ингрид, заметно погрустневшую, хоть она и старалась держаться спокойно. Что-то теплое шевельнулось в его груди — уж злым человеком он не был.

— Я навещу вас с Лозой в Холмах? — утвердительно спросил он. — С молодой женой.

— Почтем за счастье, — поклонилась ему Прозора.

Слабость, накатившая было на Анастасию, наконец ушла, и женщина почувствовала необходимость срочно сделать что-то. Такое с нею иной раз случалось: мелькала мысль о чем-то упущенном и важном, и она не могла больше ни о чем думать, пока не вспоминала, что упустила.

Так и теперь. Она поспешно поднялась с лежанки, чтобы разыскать Заиру. К счастью, та не успела уйти далеко, задержалась у юрты кузнеца Юсуфа. Скорее даже не юрты, а навеса, наспех сооруженного подле кузнечного горна. Юсуф тоже был рабом, но испытывал к Заире нежную привязанность. Девушка была родом из тех же мест, откуда его увели в плен монголы…

По звяканью металла Анастасия подругу и нашла. Заира с важным видом перебирала сваленные у горна заготовки, для чего-то каждую из них взвешивая в руке.

— Не найдем сабли, — сказала она, услышав шаги Анастасии, — это будет нашим оружием.

Она кивнула на заготовки и неприязненно вгляделась в глаза подруги.

— Я знаю, сейчас ты скажешь мне что-то неприятное. Такое, что я и слушать не захочу!

— Никуда ты не денешься, выслушаешь!.. Мы должны их похоронить.

— Так я и знала! Разве ты не слышала: я боюсь мертвецов!

— А разве ты не понимаешь, что завтра они начнут вонять на всю степь и от их запаха мы не скроемся в самой дальней юрте. А вечером на запах потянутся и волки, и шакалы. Они станут приходить в курень и жрать мертвых, и чавкать, и хрустеть костями…

— А ещё княгиня! — с сожалением вздохнула Заира.

От возмущения Анастасия чуть не задохнулась.

— В чем же это ты хочешь меня упрекнуть?

— В плохих словах. Знатные женщины никогда так не говорят.

Анастасия не выдержала и улыбнулась.

— Какая же я теперь знатная женщина? Такая же рабыня, как и ты.

— Нет, ты теперь не рабыня, ты — жена юз-баши, но если с ним что-нибудь случится, защитить тебя будет некому.

— До чего же ты, Заира, вредная девчонка! Видать, матушка частенько драла тебя за косу. Нет чтобы сказать человеку приятное…

— По годам ты, может, меня и старше, — Заира посмотрела на неё глазами умудренной женщины, — а много ли ты в жизни видела? Думаешь, почему я мертвецов боюсь? На моих глазах отца с матерью убили, и братьев моих, и ещё много мужчин. И они потом ко мне во сне приходили. И каждую рану я видела, как наяву…

Она помолчала, потом, судорожно вздохнув, проговорила:

— Я ещё не видела Эталмас, но знаю: лицо у неё распухшее, синее, глаза выпучены…

— Я подумала об этом, — Анастасия взяла подругу за руку. — Она же в своей юрте на ковре лежит? Вот мы её в нем и потащим. Я покойнице лицо быстро закрою, а потом мы её в ковер закатаем…

— А нукеров?

— Нукеров станем за ноги тащить. И стараться в лицо им не смотреть.

— Такую яму придется копать!

— А мы неглубоко зароем.

Заира на мгновение приникла к подруге, точно хотела от неё набраться силы, и, оторвавшись, сказала по-деловому:

— Я готова.

Здесь же, в хозяйстве Юсуфа, они отыскали для себя две лопаты и пошли искать место, где им удобнее будет копать яму.

Солнце поднялось высоко и припекало, а Заира с удивлением заметила:

— Оказывается, только полдень, а я будто прожила ещё одну жизнь. И опять страшную…

— Ничего, — Анастасия обняла подругу за плечи, — поверь, человек не может только страдать. Матушка говорила, что господь награждает нас за терпение.

Первую притащили Эталмас. Анастасия тоже не смогла заставить себя посмотреть в лицо старшей ханум. Даже глаза ей не закрыли. Так в ковре и спихнули в яму.

Трупы нукеров таскали, стараясь не обращать на них внимания. Над мертвецами уже вились мухи. Пот заливал лица молодых женщин, и если молились они, то только об одном: чтобы поскорее спала жара.

К концу обе так устали, что, спихнув очередной труп в яму, упали у края её без сил и лежали, прикрыв покрывалами головы, пока хоть немного не пришли в себя.

Закапывали яму сухой землей пополам с песком, пока не сравняли её края.

— Хорошо, кипчаки больше никого не убили, — Заира сидела на земле, вытянув вперед ноги. — Сегодня мы похоронили столько мертвых, что я, кажется, перестала их бояться. Неужели человек привыкает даже к такому страшному делу?

— Думаю, привыкает, — кивнула Анастасия. — Я знаю одного старичка, который живет на погосте…

В хлопотах они и не заметили, как на степь опустился вечер. Уже не сговариваясь и не деля обязанности, они натаскали от ханских юрт хворост жить подруги по-прежнему решили в юрте Анастасии и Аваджи.

Оказалось, кипчаки не взяли с собой одного из верблюдов, на котором жители степного города возили воду из дальнего источника. Заира привезла на нем два бурдюка с водой, а животное привязала на прикол неподалеку. Теперь они слышали, как верблюд фыркал, жевал подложенную Заирой сухую траву и шумно вздыхал. Среди оглушающей тишины степи эти звуки казались им музыкой. По соседству с верблюдом они не чувствовали себя такими одинокими.

А ночью у Анастасии начались схватки. Видимо, сказалось напряжение последних дней…

К счастью, Заира и вправду не растерялась. Костер, на котором они готовили себе ужин, ещё светился угольками, так что огонь удалось разжечь быстро. Вскоре котелок с водой, установленный на старом треножнике, уже начал закипать.

Анастасия кусала губы, чтобы не закричать, хотя новоявленная повитуха говорила:

— Кричи, Ася, я знаю, роженицы кричат.

Но Анастасия боялась, что своим криком она привлечет в курень какого-нибудь злого духа — мало ли их бродит по ночной степи? Сколько раз она слышала несущиеся из тьмы звуки — будто выл страшный, тоскующий по человеческому мясу зверь. Не дай бог накликать! Да лучше она откусит себе язык!

Ребенок родился на удивление легко, точно бог решил сжалиться над бедными женщинами и дать им передышку в испытаниях.

— Мальчик! — гордо объявила Заира, неумело перевязывая новорожденному пуповину, которую присыпала пеплом от костра. — Да маленький какой!

Она вымыла теплой водой крошечное тельце и завернула ребенка в лоскут, заранее приготовленный Анастасией.

— Глазки-то зеленые, мамины. Ох, княжич, быть тебе девичьей погибелью!

— Боюсь, лучше ему не знать, что он княжич.