жизнь по причинам весьма романтического свойства: ему потребовалось большое состояние для того, чтобы добиться согласия на брак с женщиной, которую он страстно любил. По этой причине он отправился в Мексику, где собирался с помощью компаньонов организовать крупное предприятие. Однако в итоге дело приобрело неожиданный оборот, и когда ситуация в Мексике обострилась до крайности, компаньоны буквально принудили господина де Сен-Нере вновь поступить на военную службу, а он проявил слабость и согласился. Сразу скажу, что по возвращении домой выяснилось, что та, ради которой он пожертвовал своей честью и достоинством, не дождалась его и вышла замуж.

— Таким образом, дорогой мой д’Арондель, — заключил полковник, — мое отношение к этой войне двойственное: она нехороша тем, что из-за неспособности наших военачальников командовать армией каждый из нас рискует лишиться руки или ноги, но эта война может оказаться полезной, так как благодаря ей мы получим спасительную встряску. И кроме того, многим моим знакомым она даст возможность изжить свои слабости, а, возможно, и искупить прошлые грехи. Спокойной ночи, дитя мое! Кстати, я говорил с вами не как полковник, а как ваш друг. Когда же ваш полковник даст команду "Вперед!", его приказ вы будете обязаны исполнить.

— За вами я готов идти на край света.

— Увы!

После этой беседы, состоявшейся уже после всего того, что я увидел и услышал по пути в Мец, мое отношение к сражению при Вейсенбурге резко изменилось, и я уже не мог воспринимать эту новость с теми же чувствами, какие испытывали мои товарищи. Они были совершенно ошеломлены известием об этой битве, а я испытывал лишь легкое удивление, сравнимое с теми чувствами, какие продемонстрировали проживавшие в Тарбе буржуа, когда они узнали, что началась война.

Невозможно было поверить, что французы разбиты. Это казалось невероятным даже после того, как поступили официальные сообщения. Однако очень многие из нас лишь хитро подмигивали, выслушав эти сообщения. Солдаты считали, что там была ловушка, что Мак-Магон решил заманить врага на нашу территорию, и в результате пруссаки угодили в западню. "Славно мы им там наподдали!" — говорили мои товарищи.

По правде говоря, если для офицеров это сражение стало ударом по самолюбию, то солдаты имели полное право гордиться отвагой и упорством своих товарищей. Численность нападавших в пять раз превосходила силы оборонявшегося гарнизона, и при этом защитники сумели продержаться с раннего утра и до двух часов дня, захватили восемь орудий и перебили столько же врагов, сколько всего солдат было на нашей стороне.

Такие мы вели разговоры, сидя вокруг огромного костра, у которого сушились наши рубахи. Одновременно каждый сушил собственную шкуру, поскольку накануне прошел страшный ливень, и все промокли до нитки. Никто из нас не сник, и никогда еще отвага до такой степени не переполняла сердце каждого солдата. Мечтали мы лишь об одном: рвануться вперед и отомстить за героев Вейсенбурга. Недавно перед нашим лагерем прошли полки императорской гвардии, и теперь все были уверены, что на этот раз мы уж точно войдем в Германию. Еще немного и мы перейдем границу, ведь расстояние от лагеря до Сент-Авольда не превышало нескольких лье.

Однако на следующий день выступление так и не состоялось, мы по-прежнему оставались в нашем лагере. К концу дня с северо-востока до нас донеслись звуки страшной канонады. Все были уверены, что это реванш за Вейсенбург. С минуты на минуту должен был поступить приказ седлать коней и выступать.

В эту ночь меня отправили в караул, и я заступил на пост с твердой уверенностью, что вскоре мне предстоит участвовать в сражении. Ко мне подошел сержант и сказал:

— Д’Арондель, а не хлебнуть ли нам по глоточку? Ведь для нас это будет последняя выпивка на французской территории.

VIII

Вскоре в лагере все затихло, но еще долго в ночную тишину время от времени врывался грохот рвущихся вдалеке артиллерийских снарядов. Слышался выстрел, затем два выстрела, после них раздавался мощный залп, от которого замирало сердце, а потом все вновь замолкало. Однако в тишине, пришедшей на смену сумятице дневного гомона, чувствовалась какая-то беспокойная напряженность. В те мгновения, когда душу не раздирали пушечные выстрелы, ее начинало сотрясать от болезненного любопытства, а сознание, казалось, проваливалось в абсолютную пустоту и никак не могло зацепиться за что-нибудь осязаемое. К тому же становилось все темнее, а от этого еще больше усиливалось тревожное состояние. Невозможно было понять, что происходило по ту сторону лесных массивов, и из-за этой неопределенности мне начинало казаться, что душа моя впадает в оцепенение. Одерживала наша армия победу или терпела поражение? Возможно, от нас ждали помощи, а то и спасения, а мы лишь понапрасну ждали, когда раздастся команда: "Галопом марш!"

Наш лагерь был расположен на большом лугу. Перед ним возвышался поросший лесом холм, а позади простиралась слегка изрезанная естественными неровностями равнина. Шоссе, ведущее в Майнц, проходило по территории лагеря и делило его на две части. Неужели так никто и не появится на шоссе и не расскажет о сражении, которое, как нам казалось, происходило не далее, чем в семи или восьми лье от расположения полка? Но мимо лагеря проходили лишь припозднившиеся крестьяне, которые ничего не знали и сами пытались хоть что-то выведать у нас. Они слышали пушечные выстрелы, полагали, что солдаты обязательно должны что-то знать и не хотели верить, когда мы клялись, что нам ничего не известно. Но главное, они никак не могли понять, почему мы целый день простояли на месте и не поспешили туда, где слышались орудийные залпы.

Я первый раз был в ночном карауле, и мне казалось, что время идет невыносимо медленно. Хотелось услышать человеческие голоса, человеческие звуки, но, шагая по мокрой траве то в одну сторону, то в другую, я был вынужден довольствоваться одними лишь криками перепелов и куропаток. На рассвете, когда солнце уже показалось на горизонте, мы услышали стук копыт. Невидимый всадник галопом спускался по склону холма. Через несколько минут со стороны въезда в лагерь раздался глухой звук, словно что-то упало на землю, и в этот же миг мы услышали, как кто-то крикнул:

— Сюда, на помощь!

Мы побежали на крик и увидели лошадь, рухнувшую прямо на шоссе. Рядом с ней стоял офицер, с ног до головы покрытый таким толстым слоем грязи, что невозможно было разглядеть его мундир. Офицер тянул за повод и пытался заставить лошадь подняться на ноги, но все было бесполезно: она уже не подавала признаков жизни.

— Это вы африканские стрелки? — спросил он, взглянув на нас.

— Да, господин офицер.

— Откуда