— Хотела. Почти сразу хотела, просто по телефону… — тараторю сбивчиво. — Некрасиво по телефону. Нам, нам расстаться нужно. Прости.

— Насколько понимаю, тот парень в ресторане и есть твой Азарин?

— Он не мой.

Отнекиваюсь. Разве я могу утверждать, что Тим мой? Не могу. Возможно, когда-то…

— Тогда почему мы должны расстаться?

Паша так смотрит, будто правда не понимает. Я же ему изменила, созналась, все последние дни вела себя отстраненно. А он все равно делает вид, что не понимает…

— Я тебе изменила.

— Мы об этом уже говорили.

— Знаю. Но я не могу так, понимаешь?

Паша поджимает губы, смотрит мрачно. Меня же колотит. Нервы это или алкоголь, непонятно. Морально я раздавлена в любом случае.

— Ты его до сих любишь?

«Громкий» вопрос. Неудобный. Врать мне не хочется, а правда, правда ему не понравится.

Но, видимо, сегодня я смелее, чем обычно. Поэтому киваю. Вслух произнести боюсь, но показать телом могу.

— А меня? — прищуривается. — За все это время ты хотя бы раз чувствовала ко мне то, что чувствуешь к нему? Испытывала те же эмоции?

Молчу. Щеки уже исполосовали слезы.

— У нас просто, просто все было по-другому. Понимаешь? По-другому, — перехожу на шепот и всхлипываю.

Слишком много эмоций. Они меня душат, как слезы, которые спазмировали горло. Говорить вообще с трудом получается.

— Не понимаю, Арин.

Паша отступает. Шумно выдыхает, выдвигает ящик и достает оттуда пачку сигарет.

Наблюдаю за тем, как он щелкает зажигалкой. В нос почти сразу ударяет запах дыма. Мой желудок ежится от одного только вдоха.

— Ты куришь?

Впервые вижу его с сигаретой. Еще и лежат в его квартире. Хотя, возможно, они там и раньше были, я особо по шкафам здесь никогда не лазила.

— За пару месяцев до нашего знакомства бросил. Это так, на всякий случай здесь лежит. «Случай» наступил, — печально улыбается и снова выдыхает дым.

Кашляю, и Паша сразу открывает окно. Сигаретный дым вытягивает потоком ворвавшегося ветра, но запах, конечно, не исчезает.

Желудок бунтует. Тяжесть становится невыносимой и очень быстро трансформируется в тошноту.

— Я сейчас, — зажимаю рот ладонью и бегу в ванную.

Как только закрываю за собой дверь, падаю к унитазу на колени, выплевывая последствия наших с девчонками посиделок.

Стыд от происходящего догоняет мгновенно. Как я вообще до такого дошла?

Трясущимися руками открываю кран, чтобы умыться. Хорошо, что санузел тут смежный.

Смотрю в зеркало на свое заплаканное лицо. Взгляд мутный, глаза красные, щеки раздуло от слез. Я максимально ужасно выгляжу.

Завязываю волосы в пучок и, погасив свет, возвращаюсь на кухню. Пашка стоит у окна. В пальцах очередная сигарета.

Тяжеленный груз вины продолжает тянуть меня ко дну.

— Тебе звонили, — отзывается флегматично и смотрит на мой телефон, лежащий на столе.

Не уверена, что доставала его из сумки, хотя сейчас я вообще мало в чем уверена.

— Думал, отец твой, — стискивает зубы.

— Папа звонил? — хмурю брови и хватаю смартфон.

— Нет. Тимофей.

— Тим?

— Я ничего объяснить не успел. Он трубку бросил.

— Объяснить? Зачем ты вообще ответил?

Начинаю злиться. Вот сейчас, в эту минуту во мне плещется ярость.

— Что ты ему сказал?

— Что ты в ванной, о том, что тебе плохо…

Дослушивать его я уже не имею желания, поэтому стаскиваю свою сумку со стола и неуклюже пристраиваю ее на плече.

Боже, он серьезно сказал Азарину про ванную. Я больше чем уверена, что в дурацкой Азаринской башке уже назрела такая версия событий, от которой лучше прямо сейчас голову на плаху положить. Апокалипсис, не меньше.

— Ты специально именно с этих слов начал? — бросаю уже в дверях. Сердце как ненормальное колотится. Весь мой стыд куда-то испарился. Теперь я открыто агрессирую и не испытываю абсолютно никакого чувства вины. Скорее, даже Воронина обвиняю.

— Мне тоже больно, Арина. Я имею сейчас право на эмоции. Возможно, недостойные мужчины, но и джентльменство, судя по всему, — усмехается, — тебе не по вкусу. Если ты снова решила вляпаться в этого мудака.

— Что?

— Он тебя с грязью смешал. Растоптал. Когда я тебя встретил, ты была эмоциональным трупом с кучей загонов. Все твои проблемы связаны только с ним.

— Зачем ты мне все это говоришь?

Рыдаю. Слезы катятся по щекам градом. Ну зачем? Почему снова так больно? Его слова не просто ранят, они убивают.

— Зачем? — кричу, глядя Воронину в глаза.

— Потому что он должен знать, что не центр мира. А ты, — сокращает расстояние между нами, — именно так его и воспринимаешь. Чуть ли не молишься на него! — орет мне в ответ.

Первый раз в жизни на меня орет. Глотаю слезы, прижимая пальцы к губам. Трясет. Я прилипла плечом к косяку и только за счет этого, наверное, сейчас и удерживаюсь на ногах.

— Зачем ты вообще со мной пошла? На хрена?

— Я хотела по-человечески. Хотела, чтобы…

— По-человечески? Когда на расстрел ведешь, нужно быть полной идиоткой, чтобы думать о человечности.

Он прав. Я идиотка. Самая настоящая идиотка.

— Прости, — бормочу, глядя себе под ноги. — Прости меня. Я не хотела так. Мне стыдно. За все, что произошло. Мне правда очень и очень стыдно.

Паша шумно выдыхает. Касается пальцами моей щеки.

Он смотрит сквозь меня, а я даже шага ступить не могу. Прилипала к чертовому полу и обливаюсь слезами.

— Иди! — Пашка снова переходит на крик.

Зажимаю уши ладонями и, шмыгая носом, бегу к двери.

Пулей вылетаю из Воронинской квартиры. Такси уже ждет меня внизу, оповещение приходит где-то на четвертом этаже, пока я еду в лифте. Видимо, машина была очень близко.

Первые минут десять, что нахожусь в такси, я пребываю в уверенности, что ехать нужно домой. А потом, потом просто меняю адрес. Наизусть его помню. Понятия не имею, дома ли Азарин, возможно, сейчас я снова с разбега прыгну в болото наших общих неприятностей, но мне нужно его увидеть.

Просто нужно.

На удивление, к лифту меня пропускают без проблем. Значит, хозяин квартиры на месте и не против того, чтобы я вошла. Судя по тому, что сообщил мужчина на стойке.

Боязливо выхожу из лифта и сразу напарываюсь на открытую дверь.