А вот оказаться рядом со своей семьей, уткнуться в колени жены, взять на руки долгожданного ребенка…

Алексей мучительно застонал, его затрясло, лоб покрылся испариной, а из глаз потекли предательские слезы. И вдруг он почувствовал, что его руки судорожно сжимают край одеяла. Неужели…

Слезы мгновенно высохли. Затаив дыхание, Алексей попытался повернуть голову. Получилось!!! Слабо, едва-едва, но получилось!

После срочной ревизии обнаружилось, что тело сдалось на милость победителя. И пусть все было пока очень плохо, пусть тело напоминало кучу выброшенных, отработавших свое деталей, пусть внятная речь вообще еще не вернулась, но отныне предпринять хоть что-то без воли на то хозяина тело не могло.

За дверью послышались тяжелые, вызывающие жалобный стон половиц, шаги. Алексей закрыл глаза и замер.

Скрипнула дверь, кто-то, дышавший еще хуже Майорова, подошел к кровати. Прошло минуты три, затем сипловатый тенорок насмешливо произнес:

– Нет, вы на него посмотрите! Он таки думает, что он тут самый хитрый! И что доктор Надельсон – дешевый поц! Таки неужели все эти приборчики принесли сюда, чтобы доктор Надельсон мог поиграть в больничку? Или господин Майоров хочет, чтобы я немедленно… Хотя нет, немедленно я не могу, я могу медленно, но, на минуточку, верно и весьма солидно повернуться, выйти таки из комнаты и скучным голосом сообщить дорогой Ирочке, что ее любимый очнулся.

Алексей распахнул глаза и слабо качнул головой. Стоявший перед кроватью грузный пожилой мужчина, чья обширная лысина укуталась в облачко черных с проседью кудряшек, удовлетворенно кивнул:

– Вот так уже лучше. С возвращеньицем, Алексей Викторович! Признаться, не ожидал. Этого не может быть, но это таки есть! И что мне теперь делать? Жадность старого еврея заставляет меня бежать к нанимательнице и требовать премии за успешное лечение. И что? Я бегу? Нет, я стою тут лысым пнем и почти рыдаю от умиления! Что вы мне будете говорить за мой профессионализм? И вы будете таки правы! И потом, – толстяк хитро прищурился, – мне почему-то кажется, что от уважаемого господина Майорова бедный старый еврей получит гораздо больше пенсии, чем от несимпатичной дамочки. Или я не прав?

Алексей слабо кивнул и попытался улыбнуться. Ничего пока не получилось, рот поехал в сторону, но доктор успокаивающе погладил пациента по руке:

– Не делайте резких движений, Лешечка! Надеюсь, меня простят за мою фамильярность. Все будет хорошо, если вы будете меня слушаться. Я ничего пока не скажу нанимательнице за истинное положение вещей. Почему старый еврей так решил? Про деньги я уже говорил? Вот. А еще доктор Надельсон не любит, когда его держат таки за идиота. Брат, сестра! Тогда тут по ночам такой инцест творится, что мне даже неудобно за это говорить! А еще моя жена Симочка очень любит песни певца Алексея Майорова, и я хочу, чтобы она таки слушала их и дальше. Как только вам стало хуже, я хотел вернуть вас в больницу, но Ирочка и Андреечка уперлись. И я понял, что они не сильно беспокоятся за здоровье моего пациента. За его душевное здоровье. Им нужно только физическое. Я не хочу грузить свою старую больную мигренью и давлением голову, зачем им это надо. Но я был спокоен за это, потому что не верил, что вы вернетесь. Но это случилось, и доктор Надельсон сделает все от него зависящее, чтобы поставить Алексея Майорова на ножки, заставить слушаться ручки и научить его разговаривать, а если получится, то и петь. Будет трудно, потому что вам нужна помощь самых разных специалистов: и логопеда, и невролога, и ортопеда, и травматолога. А у вас есть только доктор Надельсон. Но он на вашей стороне. Хотя вы можете мне возразить – а почему доктор Надельсон не сообщит друзьям господина Майорова за его состояние, чтобы те смогли принять меры?

Алексей вопросительно смотрел на толстяка.

– А я вам отвечу. Уж простите меня, но старому еврею нужны деньги, у него большая дружная семья. А вдруг у вас ничего не получится? Вдруг самые лучшие специалисты не справятся, и вы так и останетесь парализованным калекой? Еще раз дико извиняюсь за такие слова, но этот вариант развития событий очень даже вероятен. Чудес много не бывает, а одно большое чудо вы уже потратили, вернувшись. И что, мне кто-то заплатит за мою доброту, если вы останетесь таким? Нет, не пытайтесь меня убедить, что заплатите. Вам никто не даст денег, ваши банкиры на шевеление век, бровей и носа реагировать не будут, им нужен ваш красивый полноценный автограф, выведенный твердой рукой. Так что пока доктор Надельсон будет получать денежку от Ирочки и честно лечить Алешечку. И не надо думать за меня плохо, у меня большая семья, я же говорил. А какой у доктора Надельсона чудесный внук Женечка! Мальчику всего три года, а он уже умеет считать до ста! И не просто считать, а денежки считать! Этот вундеркинд знает все купюры вплоть до тысячной банкноты! Рублевые, конечно, где ж вы видели тысячную долларовую, я уже не говорю за евро! И я…

– Аркадий Натанович, ау! Вы где?

Павианий вопль из-за двери прервал восторженный панегирик юному вундеркинду Женечке. Доктор наклонился к Майорову и прошептал:

– Ну все, Лешечка, поехали. Закрывайте глазки и будьте послушным мальчиком, доверьтесь мне и…

Дверь распахнулась, но посетителя Алексей не увидел, поскольку выполнил совет своего врача. Собственно, смотреть на то, что осчастливило своим появлением его убогую келью отшельника, Майоров не хотел в любом случае. Выражение глаз могло выдать его, а месторождение терпения пока обнаружено не было.

– Мне показалось, или вы тут с кем-то разговаривали?

Голос Ирины вызвал дрожь вдоль позвоночника, словно кто-то водил пенопластом по стеклу. А ведь раньше тембр этой женщины не казался таким отвратительным.

– Конечно, разговаривал, вам не показалось, дорогая моя Ирочка. Никто ведь толком не знает, что происходит с человеком, находящимся в коме: слышит ли он окружающих, понимает ли. В любом случае от моих бесед с пациентом хуже не будет. Я внушаю господину Майорову, что с ним все будет хорошо, что он обязательно вернется, ведь нельзя не вернуться, когда тебя так любят и ждут!

Последние слова доктора заставили сердце Алексея обезумевшим зверьком заметаться в груди, гулко стукаясь о решетку ребер, о чем немедленно доложил медицинский фискал.

– Доктор, что это?

– Ничего страшного, сбился сердечный ритм. Я ему сейчас укольчик сделаю, а вы идите, Ирочка, идите. Все будет хорошо.

Почти до конца января Алексей изображал удобную, как разношенные тапки, кому, обеспечивающую ему полную дипломатическую неприкосновенность, как моральную, так и физическую. Что возьмешь с бесчувственного тела? Нет, кое-что взять, конечно, можно. Анализы, например. И еще кое-что.

Возможно, Ирина, которой осточертело бесконечное ожидание, и покусилась бы на это кое-что, но доктор Надельсон настучал по кусалу довольно эффективно, а главное – доходчиво. Ужасы, которые с большим натягом (аж швы трещали) втиснулись в цивильную одежку под названием «возможные последствия столь бесцеремонного вмешательства в физиологию пациента, находящегося в коме», так напугали чету Гнусов, что больше ни покусительства, ни поползновений, ни прочих стратегических выпадов предпринято не было.