Я помню, как однажды, мучимый раздумьями и сомнениями, спросил совета у Саши Лапаури. Он высказался крайне категорично:

— Ты что, с ума сошел?! Через год тебя здесь забудут и придется начинать все сначала. Ты потеряешь все свои позиции в театре!

Однако позиции были не такими уж привлекательными. На Кубе же мне предлагали ведущие партии, о которых в Большом оставалось только мечтать. И я решился. Но не сразу. Взял время на обдумывание, поскольку предстояли трехмесячные гастроли в США. Как я уже писал, эта страна меня ошеломила. В Москву я вернулся с твердым намерением отправиться на Кубу, которая, как мне казалось, была совсем рядом с Америкой.

В Большом театре приступили к оформлению командировки. Кстати, Майя, в отличие от многих моих товарищей, не отговаривала меня от этой поездки. Она сама в силу рискового характера всегда была открыта новым возможностям. Естественно, расстроилась мама. По иронии судьбы впервые я оказался на Кубе в день ее рождения — 4 марта. Это был 1963 год.

Поскольку прямого сообщения между Москвой и Гаваной не существовало, полет с несколькими пересадками продолжался около двадцати часов. Первая пересадка была в Праге. Из Праги я отправился в Шаннон, из которого путь через океан в Гандер. Когда на пересадке в Шанноне пассажиров пригласили пообедать, среди напитков предложили кока-колу! Впервые я попробовал ее в Америке. И вот этот напиток снова возник передо мной как напоминание о скором прибытии на ту сторону океана. Потом был длинный перелет на четырехмоторной «Британии» до аэропорта в канадском городе Гандер, и оттуда — в Гавану.

Когда открылась дверь самолета, легкие моментально заполнил горячий воздух, напоенный ни с чем не сравнимыми ароматами тропиков. Капельки конденсата, скопившиеся в вентиляционных отверстиях, испаряясь, создавали полное ощущение задымления. Жара стояла немыслимая! А надо заметить, что, улетая на Кубу ранней московской весной, я был соответствующим образом экипирован: шапка, свитер, шарф, теплая куртка… И теперь, изнывая от жары и обливаясь потом, я судорожно срывал с себя верхнюю одежду, чтобы не шокировать полураздетое местное население.

Встречали меня прямо у трапа. По походке я безошибочно определил своих коллег, которые с нескрываемым любопытством рассматривали меня, улыбались и приветствовали на незнакомом языке. Я, признаться, был в замешательстве. Как себя вести? Как с ними объясняться? Напряжение сковывало, я не сразу смог подобрать нужный тон общения.

Меня повезли на улицу Кальсада, в Театр Амадео Рольдана, где базировалась труппа Национального балета Кубы. Я попал прямо на репетицию и смог увидеть кубинских танцовщиков в работе. Приятно удивили их усердие и полная самоотдача. Репетировали они в полную ногу. И это при жаре и отсутствии кондиционера.

Тогда же я познакомился с Алисией Алонсо. Когда мне еще в Москве сказали, что, вероятно, придется с ней танцевать, я с трудом представлял, как это возможно. Мне казалось, что она очень старая, хотя ей едва исполнилось сорок два года. Но поскольку мне только-только стукнуло двадцать пять, я считал, что артистке, перешагнувшей сорокалетний рубеж, танцевать, должно быть, очень трудно. И тем не менее я был потрясен, с какой тщательностью и самоотдачей Алисия занималась в зале.

Репетицию прервали, чтобы представить меня труппе. Танцовщики выстроились вдоль станка, и я по очереди жал руку каждому, будто какой-нибудь президент. Радушие, с которым меня приняли, вызывало желание сразу включиться в работу, даже не завозя багаж в гостиницу. Тем более что содержимое чемодана мне особенно не пригодилось. Плохо представляя, в каком климате окажусь, я набрал с собой нейлоновых рубашек и джемперов, купленных во время гастролей в Америке. Ни то ни другое в жаркой Гаване было не нужно. Зато очень кстати пришлись привезенная для работы тренировочная одежда и балетные туфли, которые здесь оказались большим дефицитом. Дело в том, что мастерских по изготовлению обуви для артистов на Кубе попросту не существовало. А производство балетных туфель, надо заметить, весьма трудоемкий процесс, целая технология, которую кубинцам еще предстояло освоить. Например, в те времена в требованиях к материалам значилось, что стельку для пуантов необходимо вырезать из пожарного рукава и пропитывать специальным клеем. Но где на Кубе найти пожарный рукав? А обувь меж тем просто горела на балеринах. И если в Большом театре за один спектакль снашивались по две-три пары пуантов, то на Кубе из-за жары и того больше — ноги во время танца становились мокрыми, материал размягчался. Помню, как девочки стягивали с измученных стоп уже непригодные для работы туфли и в буквальном смысле сливали из них трудовой пот.

В дальнейшем, возвращаясь каждые полгода в Москву, я шел в мастерские Большого театра, чтобы поведать тамошним обувщикам о наших трудностях. Те, проникаясь моим рассказом, отдавали всю невостребованную обувь. Чаще всего мешок, набитый пуантами, я сам вез на Кубу, но иногда просто приносил в кубинское посольство, откуда балетные туфли отправлялись в Гавану ни много ни мало диппочтой.

Со сценическими костюмами дела обстояли так же скверно, их мастерили из подручных материалов. Например, в одной из гастрольных поездок мама Алисии Алонсо сшила для дочери костюм из… гостиничной гардины. Когда мне для какого-то спектакля понадобился колет, наши портнихи, Нина и Лилия Мандулей, соорудили его буквально из лоскутков. Длинные ленты они сшивали в виде трубочек, выворачивали наизнанку, затем растягивали на деревянной раме и переплетали между собой. Из получившейся плетенки шился жилет. Бархатные колеты, которые я привез с собой из Большого театра, после спектакля тяжелели на пару килограммов — тех, которые я терял.

Меня поселили в чудном отеле «Капри», расположенном в Ведадо, самом центре Гаваны. Из окон гостиницы открывался замечательный вид на море, а на крыше был бассейн. Неподалеку работала языковая школа «Джон Рид», куда я отправился на следующий же день после приезда, чтобы как можно быстрее начать изучение испанского. Кстати, двое танцовщиков из труппы Национального балета Кубы — Орландо Вайес и Мения Мартинес — довольно хорошо говорили по-русски. И если Орландо из любви к Советскому Союзу постигал русский язык самостоятельно, то Мения в свое время училась в Вагановском училище и была однокурсницей Рудика Нуреева, с которым, как она всех уверяла, у нее случился студенческий роман.

Чтобы занятия языком не шли в ущерб репетициям, я записался в группу, где уроки начинались в 8 утра. Учили нас по системе «Берлиц», то есть запрещая общаться внутри нашей маленькой группы в 5–7 человек на каком бы то ни было другом языке, кроме испанского. Поскольку группа была интернациональной — кто из Польши, кто из Чехии, кто из Германии, — нам ничего другого и не оставалось. При этом за все время обучения нам не выдали ни одного учебника. У меня была толстая тетрадь, куда я записывал на слух новые слова, которые потом исправлял, зная уже наверняка их правописание. Таким образом, благодаря полному погружению в языковую среду, уже на третий месяц пребывания на Кубе я мог довольно бегло говорить по-испански. Изучая в хореографическом училище на протяжении многих лет французский язык, я и близко не добился подобного результата, поскольку, вопреки всякой логике, мы начинали учить грамматику, не зная, что означают слова.