замедлять шаги, а мать, вцепившаяся ему в локоть, тревожно завертела головой по сторонам, успев, кажется, потерять меня.

Для них, после лагерей и ссылок, посёлков на краю цивилизации со специфическим контингентом и кадровиками, не удивляющимися никому и ничему, даже окраины, задворки Москвы прозвучали оглушительно и бравурно. А что они чувствуют сейчас, находясь в человеческом потоке, идущем на нерест к устью метро, я и представить не берусь…

Вздохнув, я проникся ответственность, и проскользнув меж прохожих, нырнул маме под руку. Она тут же вцепилась в меня, до боли, до синяков, до быстро онемевших пальцев.

— Не отходи… пожалуйста, — отрывисто попросила она, и мы пошли ко входу этакой химерой, единым организмом о трёх головах и шести путающихся ногах, о которые, ругаясь, запинаются прохожие. Ну да ладно… мы здесь не одни такие, далеко не…

Провинциалов, приехавших в Столицу и выделяющихся одеждой, поведением и отчаянными глазами, в толпе хватает, несмотря на неурочное время.

— Понаехали… — раздражённо выдохнул молодой мужчина, по виду мелкий чиновник из тех вечных неудачников, что рождаются с недовольной физиономией, и вскармливаются не материнским молоком или молочной смесью, а уксусом.

… а меня, аж самому не верится, ностальгия пробила! Так знакомо…

В дверях триединый организм чуть не застрял, и право слово, будь двери в метро чуть менее прочными, мы снесли бы их к чёртовой матери! Но проскочили, и даже почти благополучно, не считая отбитых боков, оттоптанных наших и нами ног, и искренних пожеланий всего хорошего, обильно украсивших нашу карму развесёлыми астральными гирляндами.

К турникету нас выдавило, будто зубную пасту из тюбика, и на добрых десяток секунд мы начисто блокировали один из них. Мама, путаясь и паникуя, роняя монетки на пол, попала в прорезь только с третьего или четвёртого раза, и потом, на другой стороне, ждала нас с отчаянными глазами.

Докатившись до эскалатора помятым клубком, утвердились на ногах, закаменев среди людской массы, слившейся и смявшейся в единый амёбообразный организм с щупальцами и ложноножками.

— Это Юго-Западная, — наклонившись, зачем-то сообщил отец, продавливаясь голосом через шум метро, — доедем до станции Библиотека имени Ленина, а потом нам нужно будет перейти на станцию Калининская, на другой ветке, и так — до Электрозаводской!

— Не потеряемся⁈ — забеспокоилась мама, и тут же, пошатнувшись на эскалаторе, вцепилась в отца ещё крепче.

— Миша! За поручень держись! — приказала она мне голосом, в котором плещется паника.

— Держусь, мам! — говорю ей громко и уверенно, стараясь не морщится от того, что в шею мне сзади насморочно сопит немолодой мужик, то и дело отфыркиваясь и откашливаясь так, что капельки его жидкостей летят на меня, — Крепко держусь!

— Не волнуйся, — успокоил супругу отец, — не упадём! Здесь яблоку негде упасть, куда уж нам!

— Яблоку-то негде… — начала было мама, обрывая себя на полуфразе, и кажется, вспоминая, а то и придумывая, все те нелепые истории, в которых кого-то затянуло в эскалатор.

Не доезжая до конца, мама начала привставать на цыпочки и вытягивать шею, пытаясь разглядеть, что же там, впереди⁈ А когда мы подъехали к тому месту, где металлическая лента уходит под землю, в глазах мамы заплескалась такая паника, что мы с отцом, переглянувшись, подхватили её под руки, вздымая в воздух, да так и шагнули, немного вразнобой, но вполне удачно.

— Следующая станция — Проспект Вернадского! — раздалось из динамиков, и двери с шипеньем сомкнулись, отрезая нас от перрона.

Отец едва уловимо выдохнул, наверное, до последнего сомневаясь в правильности построенного маршрута, и, повернувшись к супруге, ободряюще ей улыбнулся. Чуть дёрнувшись, состав тронулся, на меня навалилась какая-то ядрёная деваха, прижавшись на миг тугими сиськами к плечу, и через пару секунд мы въехали в тёмный тоннель.

Народу здесь, в вагоне, едва ли не больше битом, чем в автобусе, но вентиляция отменная, и нет той духоты и запахов, отчего, несмотря на некоторое стеснение, дышать легко. Счастливчики, примостившие задницы на сиденьях, начали шуршать газетами или напротив, прикрыв глаза и привалившись к плечу соседа, добирать остатки сна.

Вообще, читающих много, некоторые ухитряются читать стоя даже газеты, а уж книг, которые держат в одной руке, держась второй за поручень, я насчитал больше десятка, и это только то, что вижу. Это внушает мне острожный оптимизм, и, может быть, я найду здесь людей, с которыми мне, чёрт подери, будет интересно общаться!

С интересом глазею по сторонам, потому что вот он, срез общества!

В основном, что и понятно, поутру едут работяги, но лица даже у них в целом несколько поинтеллигентней, чем я видел в посёлке, что, впрочем, понятно. Много молодёжи студенческого вида, с хорошими, открытыми лицами людей, уверенных в своём будущем и будущем своей страны…

… и от этого мне почему-то стало горько и стыдно.

Прикрыв глаза, погружаюсь в свои мысли, краем уха вслушиваясь в звуки метро. Вот очередная остановка, и голос из динамиков объявляет:

— Станция Университет!

' — Совсем другой голос', — невольно, и в который уже раз, отмечаю я. Дикция, произношения… да даже сама манера построения фраз в этом времени отличается, и ох как сильно!

Молодёжь здесь, к слову, говорит не так, как дикторы по радио, и наверное, ТВ. Это какой-то официозный канон, несколько устаревший, но всё ещё действующий, привычный, наверное, престарелым членам Политбюро и иже с ними.

Здесь вообще много такого — устаревшего, странного, не использующегося большинством, но продавливаемого сверху — не то по инерции, заложенной Госпланом четверть века назад, не то от нежелания престарелых вождей менять в стране хоть что-то, и соответственно, меняться самим. Всё застывшее, законсервированное, ростки нового с трудом пробиваются через асфальт марксистской догмы, неверно истолкованной классиками советского марксизма, а потом ещё и плохо понятой недоучками во власти[ii].

На Университете вагон чуть полегчал, и мы встали поудобнее, заняв стратегические места неподалёку от двери, но так, чтобы не слишком мешать пассажирам. Через окно уже тронувшегося вагона разглядываю людей на перроне, и, насколько вообще могу, сами станции.

В целом народ одет довольно-таки серо, с отставанием от моды лет на десять-двадцать, но встречаются и яркие, или, напротив, тускло-серые пятна, бросающиеся в глаза. Бабка-колхозница, одетая так, что рука тянется в карман за копеечкой, стоит рядом с представителем «Золотой молодёжи» местного разлива, одетого почти по западной моде. А вон прошла в толпе дама в шляпке и интересном наряде, будто отыгрывающая персонажей Орловой из фильмов начала сороковых, и где-то неподалёку мелькнул полосатый азиатский халат с медалями…

— … следующая станция — Библиотека имени Ленина! — объявил голос, и мы, не дожидаясь, пока двери закроются, начали пробиваться