Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выплеснувшись на станции вместе со стайкой молодёжи, на ходу обсуждающей историческую веху в учебнике и трудности Пашки, который никак не может сдать диалектический материализм вредному преподавателю, пошли вслед за ними к выходу.
— Феофанов? — доносится до меня густой басок, несколько странный, потому как обладатель оного мелок, тщедушен, и я бы даже сказал — несколько андрогинен. Отчего и бас его кажется, да и, наверное, является, несколько искусственным.
— Он, кто ж ещё… — расстроено отозвалась толстая миловидная девица с густой косищей до задницы, очевидно, воспринимающая проблемы неведомого мне Пашки близко к сердцу. Голос у неё шикарный, грудной, совершенно оперный, да и сама она ничего так… если кому нравятся модели плюс-сайз!
— Да-а… — протянул крепкий прыщавый парень с тем специфическим округлым лицом, которое обещает изрядно оплыть и обабиться ещё до тридцати, — дело труба! Слушай…
Он оглянулся по сторонам, встретившись со мной глазами, но, по-видимому, опасным я ему не показался.
— … а пусть он под расчёску хотя бы конспект напишет! Этот брюзга всё равно одну или две первые страницы смотрит, и здесь постараться надо с оформлением.
— Под расчёску? — растерянно спросил андрогин, забыв про басок.
— А… да просто берёшь расчёску, чтоб зубчики редкие были и волнистые. Да, да… как у Мещеряковой! Ручкой по ним водишь, а потом просто петельки и палочки добавляешь!
— Да ну⁈ — восхитился молчавший до этой минут низкорослый парнишка.
— Вот тебе и ну! — весело отозвался прыщавый, нарочито горделиво поводя плечами и выпячивая подбородок. Мне почему-то показалось, что прыщи там или что, но парень он, кажется, славный, и наверное, хороший друг.
— Халява! — подал голос невидимый мне юнец.
— Петраков со второго курса… — заспешила срывающимся голоском какая-то мелкая девица.
Далее наши пути разошлись, но настроение этот невольно подслушанный разговор мне немного исправил.
Отец, улыбаясь еле заметно, проводил компанию студентов глазами.
— В чём разница между матом и диаматом? — спросил он, наклонившись ко мне, и тут же, не дожидаясь ответа, продолжил:
— Мат все знают, но притворяются, что не знают. Диамат никто не знает, но все притворяются, что знают! А сходство в том, что и то, и другое, является мощным оружием в руках пролетариата!
Похмыкали, обменявшись с отцом весёлыми взглядами…
— Райкиного мужа за этот анекдот и взяли, — задумчиво выдала мама, — Пять лет.
Хмыкнув, киваю молча — дескать, внял, буду острожен… и уже несколько иначе смотрю на окружающий нас гайдаевский антураж. А то и правда… раздухарился!
Переход на Калининскую дался нам меньшими нервами, всё ж таки у родителей детство прошло в городах, притом не самых маленьких и захолустных, какую-то прививку к городской жизни они получили, и сейчас, очевидно, заложенный в детстве иммунитет начал свою работу. Но всё ж таки, когда мы доехали наконец до Электрозаводской, выплеснувшись наружу, облегчение на их лицах читалось совершенно явственно.
— Обратно если не в час пик ехать, народу сильно поменьше будет, — спешу успокоить их, и, судя по неловкой мимике отца, он об этом просто не задумывался…
… и я, к слову, тоже!
— Ванька!
Отец, дёрнувшись на хриплый голос, обернулся к его обладателю, расцветая совершенно мальчишеской улыбкой.
— Петька! — отчаянно улыбаясь так, что чуть не трескается физиономия, отец заспешил навстречу к худому, высокому, чуть сутуловатому мужику, растопырившему по сторонам длинные руки. На худом лице фронтового друга отца, изрезанном глубокими морщинами и запятнанном следами не то ожогов, не то обморожений, улыбка смотрелась трещиной на коре.
' — Я есть Грут!' — мелькнуло в голове…
… а потом всё закружилось в объятиях, поцелуях, односложных восклицаниях…
— … уже какой, а? Большой совсем… — с нежностью говорит дядя Петя, держа меня за плечи, — и тут же:
— Ханна, дай обниму… ты всё такая же красавица!
— А ты какой был… — невпопад смеётся отец, хлопая того по плечу.
— Ага, а сам-то… — и снова на меня, — Нет, ну какой взрослый уже! А взгляд-то…
— Погоди! — непонятно посулил ему отец, — Взгляд! Ха!
— Ну пойдём, пойдём… — улыбаясь и часто смаргивая, заторопил нас дядя Петя, — Маринка пироги поставила… пойдём!
Он то тянул отца за рукав, то хлопал меня по плечу, то в очередной раз сообщал маме, что она всё такая же красавица, и даже, кажется, лучше стала!
— Здесь неподалёку, — припадая на левую ногу, повествовал дядя Петя, кружась вокруг и забегая то вперёд, то вбок, — минут десять, может пятнадцать, и дома! Шик, а?
— Шик, — серьёзно соглашался отец, улыбающийся совершенно по-дурацки. Он, наверное, сейчас согласился бы с любым утверждением друга.
— А комната, я тебе скажу, прекрасная! — не утихает дядя Петя, — Потолки — во!
Он обильно жестикулирует, то хлопая отца по плечу, то лохматя мою макушку, и, в общем, нетрудно понять, что мужчина искренне рад нас видеть. Приходит даже дурацая мысль, что поведение дяди Пети совершенно щенячье, и не хватает только, чтобы он от восторга описал нам брюки.
Помня, что он ветеран, фронтовик и хороший, проверенный друг отца, я гоню эти мысли прочь, но дядя Петя взрывается таким фейерверком совершенно ребяческих эмоций…
' — Ну правда же, щенок! Худой, длиннолапый, неуклюжий, напрыгивающий на друзей с отчаянным весёлым тявканьем!'
… хотя отец ведёт себя немногим более сдержанно.
Слушая отцова друга, успеваю вертеть головой по сторонам, замечая огромное количество строек, здесь же, вперемешку, бараки, кучи строительного мусора, симпатичные дворы и огромное, просто невероятное количество детворы, и совершенно неожиданно — коза, да не просто так, а бегающая с детворой! Впрочем, особо глазеть не получается, потому что дядя Петя, кажется, везде одновременно, всё время в орбите моего внимания, и говорит, говорит…
Радость старых друзей каким-то образом передалась и мне, и хотя я решительно не помню дядю Петю, он и в самом деле воспринимается близким и давно знакомым другом семьи.
— Вот здесь, по мосточкам… — засуетился он, показывая дорогу, — Там дальше перекопали, не пройти!
— Погодите! — посулил он нам, перейдя канаву, — Здесь такой район будет — закачаешься! Видали — строят⁈ А⁉ И нам квартиру обещали, не далее чем через пять лет!
Петляя между канав, бараков и закоулков мы подошли к большому, но сильно осевшему двухэтажному дому, во дворе которого, между вековыми деревьями, стоят несколько старых сарайчиков, а у подъезда — потемневшие от времени лавочки.
— Вот, — с гордостью сказал дядя Петя, широким жестом поведя рукой и любовно озирая дом и дворик хозяйским взглядом, — Шик, а? Место — лучше не придумаешь! Не центр с его толкучкой, но и не у чёрта на куличках! А соседи…
— Да! — спохватился он, — Пошли уже!
— Доброе утро, Леночка! — зайдя в подъезд, громко поздоровался