– Замечательно! Успокоила! – в ярости фыркнула Мурка. – Между прочим, кто на Настю покушался, тот и Вадьку чуть не пришил! Твоего родного брата, если ты об этом на минуточку забыла! Не хочешь без денег работать – сиди тут! – рубанула Мурка. – А мы пошли с механиком разговаривать! – Она ухватила Вадьку за плечо и решительно поволокла к двери. – Можешь пока деньги в кошельке пересчитать… – оборачиваясь от двери, едко бросила она Катьке. – Чтоб не скучно было!

И вместе с Вадькой вышла за дверь. Севка сорвался с места и, невразумительно бормоча:

– Видишь, Мурка решила, я что, с ней спорить буду? – тоже выскочил в коридор.

А потом… Катька просто не поверила своим глазам! Евлампий Харлампиевич, ее самый верный друг, единственный гусь, который ее всегда понимал, вдруг тяжеловесно спорхнул с высокой спинки стула и, громко шлепая красными лапами по линолеуму, последовал за Севой! Его гордо вытянутая шея и спина с аж топорщащимися от напряжения перьями выражали глубочайшее презрение.

– И ты, Евлампий Харлампиевич?! – пробормотала Катька тем самым тоном, которым умирающий Юлий Цезарь бросил последний упрек вонзившему в него кинжал другу. Но точно как Брут, Евлампий Харлампиевич был глубоко уверен в своей правоте. Он лишь скосил на Катьку круглый черный глаз, втиснулся между Вадькой и Муркой и, переваливаясь, зашагал между ними, то и дело ободряюще подергивая Вадьку клювом за штанину. Ноги у Вадьки от этого путались, он спотыкался, но терпел.

Только Кисонька задержалась на пороге, бросила быстрый взгляд на Катькину ошарашенную физиономию, усмехнулась то ли сочувственно, то ли насмешливо.

– Такие вещи, Катюша, надо аккуратнее делать, – сказала она. – Ничего, научишься. – И с этой загадочной фразой исчезла за дверью.

Створка с грохотом захлопнулась, точно раз и навсегда отрезая Катьку от остальных друзей.

– Я еще и виновата? – донесся изнутри приглушенный вопль, что-то ударило в створку изнутри и свалилось на пол.

– Извини… – Кисонька аккуратно оттерла Вадьку плечом и поравнялась с дружно марширующими по коридору сестрой и Евлампием Харлампиевичем. На лице Мурки и на клюве гуся застыло совершенно одинаковое оскорбленно-недоумевающее выражение – похоже, неожиданно пробудившиеся в Катьке наклонности бизнес-леди потрясли обоих до самых глубин человеческой и гусиной души.

– Ну и зачем ты влезла? – невозмутимо поинтересовалась у сестры Кисонька.

– То есть как – зачем? – Мурка аж споткнулась, щеки ее были красными и горячими от злости. – Ты слышала, что она несла? Даже Севка – и тот с бедной девчонки денег не требует! Как будто он от жадности вылечился, а Катька, наоборот, заразилась! В острой форме!

Евлампий Харлампиевич согласно гоготнул.

– Вот именно – Севка! – Кисонька холодно кивнула и поглядела сперва на сестру, а потом на гуся как на умственно отсталых. И тоном, каким терпеливые учителя говорят с отстающими в развитии детьми, добавила: – Ну, у гусей мозги маленькие, птичьи… – и, не обращая внимания на возмущенного таким бесцеремонным заявлением Евлампия Харлампиевича, продолжила: – А ты, Мурка, похоже, слишком много ударов в голову за последнее время пропускала. Смотри, клетки мозга не восстанавливаются! Вас не удивил неожиданный приступ бескорыстия у нашего главного жадины? Да Катька просто хотела посмотреть, как он станет выкручиваться! Я, кстати, тоже. – И принялась удовлетворенно наблюдать, как ее слова доходят до Мурки и гуся: сперва они не понимают, потом начинают соображать, потом им становится стыдно, что они на Катьку наехали… Гамма чувств Евлампия Харлампиевича выглядела особенно выразительно.

– Я вернусь, – пытаясь повернуть обратно к гримерке, решительно объявила Мурка.

– Ну уж нет! – Кисонька едва успела ухватить сестру за плечо, а гуся – за крыло. – Вы еще плакат напишите: «А мы знаем, что Катька ревнует!», и с ним по театру погуляйте! Дай девчонке спокойно выреветься, извиняться потом будете!

Оттертый от подруги Вадька приотстал еще больше, дожидаясь Севу, нога за ногу, с низко опущенной головой волочащегося по коридору.

– Катька в гримерке осталась, – наконец тихо сказал Вадька.

Сева в ответ только неопределенно мотнул башкой.

– Ну мне-то хоть можешь сказать! – взмолился вконец измученный любопытством Вадька. – Ты ж сам, пока ехали, всю дорогу трындел, что надо Мурку с Кисонькой из этого театра, как морковки с грядки, повыдергивать! Орал, что мы профессионалы, а не благотворительное общество по спасению балерин… Ты правда согласен бесплатно?

– А что, похоже, что эта Настя заплатит? – огрызнулся Сева.

– Ну-у… – протянул Вадька. – Может, ты какой другой способ нашел подзаработать… – вспоминая, как даже на кубке Европы, где агентство спасало Мурку и Кисоньку от происков конкурентов, их финансовый гений умудрился точно из воздуха достать чемоданчик с баксами[Об этом рассказано в повести И. Волынской, К. Кащеева «Клуб диких ниндзя», издательство «Эксмо».].

– А правда… она красивая? – вдруг совершенно не в тему спросил Сева, и физиономия у него стала мечтательной.

– Настя? – неуверенно переспросил Вадька. Вроде ничего, симпатичная, хотя ему самому, конечно, нравится Мурка…

– Курица ваша Настя! – презрительно скривился Сева… и торопливым шагом двинулся прочь.

– Ритка?! – потрясенно выкрикнул ему вслед Вадька. – Тоже нашел красавицу – тощая, вся будто из углов сложенная, стервозная…

Ответа не последовало.

– …Чтоб вас тот механик… двигателем огрел! – прокричала Катька в захлопнувшуюся створку. Вот так в ряд построил и одного за другим – бац! бац! Бац-бац! – это Севку. Два раза! Катька хотела выскочить за дверь и еще что-нибудь обидное пожелать вдогонку, но вместо этого плюхнулась на стул и разревелась.

– Ну почему я такая… А он такой… Сперва Кисонька, теперь эта… – невразумительно, но выразительно пожаловалась Катька, с ненавистью глядя на Риткины фотографии. И поняла, что в этот раз ее никто не слушает. Обычно все свои жалобы она обращала к верному Евлампию Харлампиевичу, но сейчас белая голова гуся не прижималась к ее коленям и круглый черный глаз не смотрел мудро и понимающе… Какая же она дура! Евлампий Харлампиевич подумал, что она готова бросить Настю без помощи – из-за денег! И ушел!

– Почему Севке можно быть жадиной, а мне нет? – выкрикнула Катька, снова запуливая в дверь какой-то баночкой. Баночка стукнулась об пол и покатилась, неприятно дребезжа. – Я ведь только хотела, чтоб он понял – это все она! Только ей выгодно, а такая… – Катька погрозила фотографиям кулаком, – для своей выгоды что угодно сделает! Я докажу! – Она вдруг стремительно вскочила. – Пусть остальные по механикам бегают, а я… Я докажу, что Ритка виновата! И пусть им всем станет стыдно! Пусть Севка только посмеет… Вот где она сейчас? – оглядываясь, точно надеясь, что Ритка затаилась под столиком в гримерке, требовательно вопросила Катька.