Ночью дверь взломали, нас с Леной разъяли и меня, пьяного и голого, заломив руки, выставили на лестницу, туда же кинули и одежонку. От страха я с трудом попадал в рукава и штанины.

Гости были вальяжные: в дубленках, дорогих шапках, мохеровых шарфах, с участковым лейтенантом. Подселенка занесла в свою комнату чемодан, дверь опечатали.

— Успокоился, дружок? — ласково спросил меня председатель правления ЖСК сытым голосом, не вынимая изо рта длинную черную сигарету. — Ты кто?

— Сторож я, студент заочный.

— Ну, и славно. Ступай, поспи. Или… что-то жаждет сердце растревоженное?

— Нехорошее дело делаете.

— По-моему, грозит? — Председатель обернулся к участковому.

— Запомним эту ночь, друзья, — сказал я.

— Пшел вон! — рявкнул председатель.

Я пошел, проветрился, вернулся, притулил поруганную дверь, утешил Лену Утром позвонил Гуревичу: как быть?

— Не кидай бабу Помоги.

Лена оформила на меня доверенность. Я завел канцелярскую папку с тесемками, как у Остапа Бендера, написал на ней красным карандашом «СКЛОКА». И — началось!..

Таня жила вместе с матерью, почтенной высокой старухой писательницей, в огромной квартире на Аэропорте. Однажды к маме пришел старичок — ухажер, мама громко, с надрывом выясняла с ним отношения: «Илья! Судьба ведет нас к разрыву! У вас нет снисхождения к моей беззащитности!..»

— Это шутя или всерьез? — спросил я Таню.

— Всерьез, — вздохнула Таня. — Всю жизнь сплошной водевиль.

Жить мы решили поврозь: она у себя на Аэропорте, я у себя в Бескудникове.

Гуревич был счастлив. Маме про очередную женитьбу я сказать побоялся, она узнала новость от Семена Израилевича Липкина на Ленинградском рынке в очереди за огурцами. Липкин уверил ее, что невестка достойная. Мама мэтра чтила и ко мне помягчала, тем более что я обещал сесть за диплом. А сам улетел на Сахалин строить мост. Диплом скроила Таня из своих рецензий, не пошедших в дело, и прислала письмо: «…Диплом ты написал, не скрою, вшивый. О, Сережа Каледин, Сахалин тебе вреден. Возвращайся навек. Ярославна. Т. Бек».

А тем временем в деканат пришла «телега».

15.10.78

Декану заочного отделения

Литературного института.

Правление ЖСК «Дельфин» убедительно просит руководство и парторганизацию Литературного института призвать к порядку студента-заочника Каледина C. E., который на протяжении полугода занимается сутяжничеством и порочит выборные органы нашего ЖСК, в том числе коммунистов нашего дома.

Познакомившись с проживающей в доме ЖСК Тихомировой Е. М., Каледин взял у нее доверенность на представление ее интересов и вмешался в спор о присоединении ей второй комнаты. Используя влияние на Тихомирову, Каледин начал самоуправство: сорвал печать и вскрыл дверь. Правление ЖСК пробовало выяснить причины нездорового интереса Каледина в этом вопросе. Он уходил от ответов, давая основание думать, что в данном случае имеет место шантаж Тихомировой с его стороны, корыстные цели. Это подтверждается прямым мошенничеством: в ЖСК «Дельфин» явилась женщина, представившаяся корреспондентом «Известий». Как выяснилось, это было подставное лицо.

Мы предполагаем, что Каледин занимается подпольной адвокатской деятельностью. В прокуратуру послано заявление о возбуждении уголовного дела против Каледина…

Председатель правления

ЖСК «Дельфин»…

Декан устало снял очки, протер стекла.

Агнесса Львовна Элконина — моя первая теща.

— Кто такая Тихомирова? Ты же вроде на Таньке Бек женился?

— Да… девка одна, обижают ее, комнату хотят отнять. — Для убедительности я достал пол-литровую банку сахалинской красной икры.

Декан потеребил донос.

— А с этим что делать?

— Шлите их на хер. Я заочник, сторож беспартийный — что с меня взять.

— И то верно, — кивнул декан и надел очки. — А диплом у тебя сла-абенький.

Мне было не до диплома. В жилищной битве я изменил тактику: воевал не со всем правлением ЖСК, а только с председателем. Каждое утро, как на работу, я шел в присутствия: суд, прокуратуру, милицию, отдел учета и распределения жилплощади, отдел народного контроля, совет по товарищеским судам, Комитет советских женщин и т. д. и т. п. Конторам этим несть числа. С утра до вечера сидел в приемных и коридорах власти. Иные коридоры были мраморными, в коврах; другие отстойные, подвальные, с желтыми разводами на потолках. Я ждал приема и читал художественную литературу. Ни до, ни после я не читал так много. Если жалобы мои не брали, посылал их по почте с уведомлением о вручении. Под руководством Гуревича я наблатыкался строчить кляузы левой ногой с закрытыми глазами. Получал отказы, писал новые — на отказавших. Подруга моя, любезная КПСС! Не будь тебя, горел бы я синим пламенем. Жалобщиков ненавидели, но им отвечали по закону — в месячный срок. Я вошел в раж: когда чиновники видели меня — их начинало трясти. «СКЛОКА» пухла, но безрезультатно — государство было непробиваемым. Я стравливал конторы между собой и на всех вместе писал жалобы в партию: сначала — районную, затем — городскую, и на последях — в ЦК. Взять с меня было нечего, выгнать — неоткуда. Я даже не предполагал, что так люблю сутяжничество. На первых порах меня устрашали по телефону физрасправой, я пугался, врать не буду, но изображал бесстрашие и, как ворона мерзлый хрен, долбил председателю свое: «У тебя будет инфаркт, жена твоя выкинет, получишь по рогам партийным. Отдай Лене комнату».

Взялись и за Лену. Осудили товарищеским судом, оштрафовали, подбирались к исключению из ЖСК. Лена сникла. Я великодушно предложил ей пожить у меня в Бескудникове. Спросил Таню, как она на это смотрит? Таня сказала: «Пожалуйста-пожалуйста». Гуревич был недоволен: «Повело кота на блядки».

Лена прижилась.

Без звонка приехала мама, познакомиться с новой невесткой. Я был в ванной.

— Здравствуйте, Таня, — сказала мама. — Я Тамара Георгиевна. Какая вы красивая…

— Я Лена.

— ?..

Я боязливо наблюдал за происходящим в щель.

С кухни, спотыкаясь, выбрел жеванный, с бодуна сосед Леня в коротком замызганном халате, из-под которого торчали неприлично волосатые ноги.

— Приветствую, Тамара Георгиевна, — потянулся поцеловать у мамы руку.

— Это что за Бельмондо! — оторопела мама. — Сережа! Что происходит?!

Я вышел из ванной, попытался объяснить ситуацию. Мама не стала слушать.

— Пропади вы пропадом! — И хлопнула дверью.

— Какая мама у тебя наблюдательная, — восторженно поводя фактурной головой, пробормотал Ленька, ибо действительно был русским дубликатом Жан-Поля.