Айрин была рада, что на ее лицо падает тень широкополой соломенной шляпы, иначе он бы заметил жар, опаливший ее щеки.

— А если я скажу, что ты будешь мне нужен всегда?

Алан улыбнулся.

— Значит, я останусь навсегда, хотя, надеюсь, вскоре рядом с вами окажется человек, который сумеет по-настоящему вас защитить.

— Что ты имеешь в виду?

— Ваше замужество.

— Я никогда не выйду замуж! — вырвалось у Айрин.

— Почему?

— На то есть несколько причин… — начала она и умолкла.

У нее пересохло в горле, а на плечо вновь опустилась черная птица тоски, которую Айрин, будь ее воля, давно отпустила бы на свободу.

Эстер Прин была вынуждена носить на одежде первую букву слова «адюльтер», а какую пришлось бы вышить ей, Айрин О’Келли? Как ее можно было назвать?!

— Простите меня, мисс Айрин, — сказал Алан, — иногда я забываюсь и задаю вам чересчур откровенные вопросы.

— Я хочу, чтобы ты всегда был откровенен со мной, — призналась Айрин.

— Тогда я скажу, что уверен в том, что предстоящий бал затеян для того, чтобы познакомить вас с молодыми людьми и подыскать для вас подходящую партию.

Айрин попыталась улыбнуться.

— Я знаю, что дядя и его дети мечтают избавиться от меня, но у них ничего не выйдет.

— Разве вы не будете на балу?

— Буду. У меня даже есть бальное платье. Оно очень красивое, только я не знаю, как его носить. Наверное, оно смотрится на мне очень смешно. Поэтому я рада, что мне не придется танцевать.

— Почему не придется?

— Потому что я никогда не танцевала.

Алан остановил коня.

— В этом нет ничего сложного.

— А ты умеешь?

— Да. Отец сам показал мне основные па. Еще одна из его причуд! — усмехнулся Алан. — Я слышал, в молодости он вальсировал лучше всех кавалеров в графстве!

Айрин не могла сказать, что побудило ее задать вопрос:

— А ты не можешь меня научить?

Они посмотрели друг на друга. Взгляд Алана казался таинственным, неотразимым, а по глазам Айрин можно было прочитать, как ей нестерпимо хочется, чтобы он согласился, и как сильно ее это пугает.

— Да, но тогда мне придется… дотронуться до вас!

У нее пересохло в горле и подогнулись колени, а тело словно пронзила молния. Незнакомое чувство было столь властным и сильным, что она решилась сказать неправду:

— Я не боюсь.

Они отошли от дороги и разыскали небольшую поляну. Когда Алан осторожно обнял Айрин, мягко взял ее руку в свою, она не смогла сдержать дрожь. Он оказался очень близко, его кожа была горячей и гладкой.

Ей казалось, что она переживает один из самых ярких и прекрасных моментов в жизни, и мечтала о том, чтобы корни этого настроения проросли в бесконечность, чтобы все, что происходило сейчас, имело свое продолжение.

Айрин старалась слушать объяснения Алана, а сама не могла привести в порядок ни мысли, ни чувства. В эти мгновенья она была сосудом, который внезапно опустошили до дна и тут же наполнили совершенно новым содержимым.

Небольшая, покрытая бархатным мхом поляна казалась сценой, на которой они играли чужие, но такие интересные, волнующие роли. Завеса зелени и тишины отделяла их от реальности, создавала иллюзию того, что окружающего мира не существует.

Рука Алана лежала на талии Айрин, его лицо было спокойным и серьезным. То, что они делали, делали с самого начала, было чистейшим безумием, нарушением всех устоев. Но… разве не благословенно безумие, способное подарить секунды такого счастья, какое не оплатишь ничем?

Стол накрыли тончайшей полотняной скатертью, полы натерли воском, подсвечники начистили до зеркального блеска. Волнение господ передалось слугам; Арчи облачился в парадную ливрею и перчатки и вместе с Касси расставлял посуду и раскладывал приборы. На кухне хозяйничала Бесс: помещение наполнял густой ароматный пар, вырывавшийся из-под крышек кастрюль. Лила, временно заменявшая мать, со стуком резала овощи и зелень: она не умела делать прически и шнуровать корсет, и Нэнси поднялась в комнату, чтобы помочь ее госпоже.

Негритянка приподняла волосы Айрин надо лбом и уложила в виде двух валиков, а остальные локоны распустила по плечам и спине. Хотя сердце Нэнси изо всех сил желало забыть прошлое, ее руки сохранили память.

Из глубины зеркала на Айрин смотрела незнакомка, зеленоглазая, светловолосая незнакомка, Афродита, рожденная из пены шелка и кружев. Ей было безразлично, что подумают и скажут о ней чужие люди. Она хотела, чтобы ее увидел Алан.

Принимая в своем доме гостей, мистер Уильям, казалось, помолодел на десять лет. Юджин флиртовал с соседскими барышнями, не отдавая предпочтения ни одной из них. Молодые люди присматривались к Айрин, оценивая ее внешность и прикидывая, какое отношение она может иметь к хлопковому раю семейства О’Келли. С Сарой они держались почтительно, но не более, очевидно, давно потеряв надежду заслужить ее интерес. Девушки и их матери были вежливы с Айрин, но любой бы сказал, что они сразу распознали в ней чужачку.

После ужина и танцев Джейк и Сара вышли в сад.

— Вам понравилось? — с надеждой спросила она.

— Да, — ответил он. — Вы были прекрасны.

Он ругал себя за то, что не нашел другой, не такой избитой фразы, однако, похоже, Сара испытала искреннее удовольствие. Она взяла его под руку, и они пошли по тропинке.

Хотя они обменивались ничего не значащими словами, Джейк чувствовал, что этот вечер может иметь продолжение. Но какое? Он вновь погружался в водоворот сомнений и вопросов, о которых размышлял гораздо больше, чем о своей собеседнице. Увы, ему совсем не хотелось вдыхать ее запах, ощущать ее плоть под своими пальцами. Она была интересна как собеседница, и все по большей части он думал о ее деньгах.

Находясь рядом с ней, он будто видел свою жизнь в зеркале, и ему не нравилось то, что там отражалось.

Когда последний из гостей скрылся в глубине подъездной аллеи, над домом уже взошла большая медово-желтая луна.

Айрин поднялась в свою комнату. Она вспоминала дивные ароматы блюд, которые прислуга одно за другим торжественно вносила в столовую, дрожание пламени свечей, причудливые тени на белом полотне скатерти. Белые цветы на корсаже Сары, золотой свет на ее лице и улыбку, обращенную к Джейку Китингу.

Айрин с наслаждением вдохнула ночной воздух. Она так и не решилась принять хотя бы одно приглашение на танец и обрадовалась, когда вечер закончился. Ей хотелось снять платье, казавшееся чужой кожей, расшнуровать корсет, который стискивал ребра. Хотелось лечь в постель и всласть погрустить, вспоминая Ирландию.

Комната была усыпана лунными бликами, а на ковре перед кроватью свернулось что-то большое и темное.