Лорелею озадачило, что Грач сказал об Эше в третьем лице, протягивая ей свои большие мозолистые руки, словно показывая грязь.

– А теперь кровь. Столько крови, что хватит обагрить это море не хуже библейского. Но не потому так легко было убить вашего брата. – Его руки сжались в кулаки. – Заметьте, Лорелея, если бы не ваше присутствие, я не был бы настолько добр, чтобы даровать ему такую безболезненную смерть.

Она закрыла глаза, вспомнив лезвие, пронзающее голову Мортимера. Его смерть не казалась безболезненной.

Грач схватил ее за подбородок, чтобы она посмотрела на его дикарские черты. Другая ладонь легла на ее волосы с обескураживающей галантностью.

– Это потому, что вы недостаточно знаете о боли.

– Вы собираетесь меня учить? – Лорелея думала, что говорит с вызовом, но получился шепот. – Что это? Это так называемая брачная ночь? Я должна страдать за грехи Мортимера? Хотите за один день обагрить себя кровью двух невинных людей?

– Кровь… невинных?..

Он выпустил ее, брови нахмурились, как будто ее слова его смутили.

Она смерила его выразительным взглядом.

– Невинные обычно кровоточат?

Он опустил глаза на ее лоно, затем глухо выдохнул.

– Вы все еще… невинны? – Он произнес это слово почти шепотом. – После стольких лет?

Грач сжал кулаки так, что ногти врезались в ладонь.

Он был уже у двери, прежде чем Лорелея успела ответить.

Прижав ладонь к двери, он цеплялся за ручку, будто его могли в любой момент оттащить. Странные темные очертания татуировок на плече вздувались и опадали под тонкой белой рубашкой. Возможно, перья? Он повернул защелку. Замер.

– Вы же не настолько слепы, чтобы думать, что Мортимер был невинен.

Лорелея дрожащими руками вытерла слезы.

– Несмотря на все злодеяния, он не был убийцей. Никто не заслуживает такой смерти.

– Он был убийцей. – Грач не смотрел на нее, но костяшки его кулаков побелели. – И он заслуживает семи тысяч смертей.

Ошеломленная, Лорелея чуть не выпустила лиф. Семь тысяч было очень точным числом.

– Что вы сказали? Почему семь тысяч?

– Неважно. – Она вздрогнула, когда он открыл дверь. – Ваше ловкое колено спасло вас от брачной ночи.

Грач все еще не смотрел на нее, и по какой-то неясной причине Лорелея была этому рада.

– Лорелея, немного поспите, но не тешьте себя иллюзиями. Мне не отказывают. Я возьму вас.

– Никогда, – поклялась она, когда он закрыл за собой дверь.

В момент небывалой слабости Грач прижал лоб к разделявшему их барьеру из древесины и стали. На резком выдохе он повторил слово, которое он шептал в конце каждого адского дня на протяжении долгих двадцати лет:

– Непременно.

– Проклятый ад, – упершись ногами в форштевень и разорвав рубашку, пробормотал Грач, давая злобным когтям дождя вонзиться в его покрасневшую, горящую жаром кожу.

Больно.

Боль причиняло все. Ледяная вода на его плоти. Мышцы в геркулесовом сокращении напряглись до предела. Схлопотавший удар ловким коленом Лорелеи член. Отвыкшая мышца диким зверем бьющаяся о ребра, в надежде расколоть запершую ее железную тьму.

Не велика беда. Боли он рад. Боль была самой близкой подругой.

Черт. У него было много времени, чтобы обдумать встречу. Место. Истоки. Значение. Фактически, у него было двадцать лет.

Его ад разверзся, когда он в гостинице в Хейбридже пропустил по маленькой с Мортимером Везерстоком, а двенадцать часов спустя продрал глаза на торговом судне в нескольких лье от единственного дорогого ему человека. Ад многолетней работы на такой же палубе, в такой же шторм, когда морская вода жгла открытые раны на спине. Он часто спал в цепях, в трюмах, смердя грязью и отчаянием, голодая, замерзая и мечтая о бесценных месяцах в раю.

О Лорелее. О своем потерянном рае.

Ад был огромным, беспощадным, распростершимся между ними океаном. Долгие годы его проклятием был седой горизонт, пока однажды ночью ему не надоело. Как сказал Милтон в «Потерянном рае»? «Лучше царствовать в аду, чем прислуживать в раю».

Но чтобы царствовать в аду, надо стать самим дьяволом. И он стал. Потому считал, что изучил каждый уголок ада, мнил себя ведающим все его мучения.

Боже, какой он был дурак!

Ибо сегодня вечером он открыл в бездне новую глубину.

Ад. Истинный ад… стоять у двери в свою каюту с ладонями, явственно помнящими тепло ее тела. Ее запахом, засевшим в ноздрях. Стоять и знать, что ее пышное мягкое тело за дверью и его можно взять…

И проходить мимо.

Адом было смотреть на ее любимое, лишь похорошевшее со временем лицо и находить запечатленные на нем скупые тени страданий. Адом был отказ на ее губах. Отказ в ее глазах.

Адом было обращение в дьявола единственно, дабы овладеть единственным своим ангелом.

Боже, какая ирония. Чистая чертова трагедия.

Ибо она оставалась ангелом, даже просто сохраняя чистоту невинности. Все это время.

Он совершил роковую ошибку. Ту, к которой был меньше всего готов. Ему казалось, что пытки, трагедии и охота за сокровищами выбили из него человеческое, и он сможет ею овладеть, оставаясь глухим к ее протестам.

Однако время сыграло с памятью странную и страшную шутку – он недооценил, что по прошествии всех этих лет с ним ее прикосновение. Забыл о власти над ним этой девушки. Девушки, чей голос мог воскрешать мертвых.

Грач приложил ладонь к татуировке на своем сердце, желая, чтобы то успокоилось, а кипящая внутри знакомая ненависть задушила все добрые чувства.

У него, черт возьми, был план. План, который он кропотливо разрабатывал после возвращения в Англию. И опять все испортил Мортимер чертов Везерсток. Заставив Лорелею вступить в брак, он также заставил Грача действовать немедленно.

Как он сказал, Лорелею он оставил в покое в Саутборн-Гроув, поскольку через подосланных шпионов узнал о женитьбе графа на Веронике и понял, что тот позабудет о существовании сестры.

Что и говорить, трагедия для графини Саутборн, но позволяющая ему выиграть время подготовить месть так, чтобы сочетать ее с воссоединением с Лорелеей.

Чтобы воссоединиться с Лорелеей, он хотел восстановить свою память. Свою личность.

За эти двадцать лет возвращения к ней он потерял себя. Снова. И на этот раз не только память, но и человечность. И немало получил. Не только невообразимое богатство и позор, но и бесчисленных врагов и команду мужчин, готовых, не исполни он перед ними свой долг, сделаться могущественными противниками.