— Есть у меня подруга, — сказала Любава. — Белянка. Она недалеко отсюда живет. Мы с нею недавно виделись, на состязаниях. И потом несколько раз встречались в Новгороде.

— Недалеко — это где же?

— Как называется то место, где сейчас Ярослав с женой живут?

— Верхние Сосны.

— Вот оттуда четыре аржи.

— Ничего себе недалеко. Если пешком, да в такой дождь, да кружным путем — это дня полтора мы с тобой отшагаем, не меньше.

— Ну, не знаю тогда.

Некоторое время спаситель раздумывал, по-детски морща лоб.

— Надо идти… к ней… как ее зовут, подругу твою? — сказал он наконец.

— Не хочешь — не надо, — Любава все-таки решила обидеться.

— Да выхода нет.

— Ничего.

— Не в лесу же тебя оставлять.

— Оставь. Меня все оставляют.

Хелье слегка оторопел от такого заявления. Остановившись, он некоторое время посвятил разглядыванию Любавы. Ростом она была выше среднего. Волосы из-за дождя потемнели, облепили голову и лицо. Узкие пальцы торчали из широких рукавов монашеской робы. Шея показалась ему тонкой — но не лебединой, а как у котенка, которого окатили водой. Хрупкая женщина Любава. Раньше — даже тогда, в трюме пиратского судна, она казалась ему ширококостной, крепкой бабой. Дождь смыл иллюзию.

— Не дури, Любава, — сказал Хелье. — Пойдем. Как подругу зовут?

— Белянка.

— Пойдем к Белянке. Может, найдем что-нибудь по пути, какое-нибудь перевозочное средство. Поймаем медведя, я его запрягу.

— Здесь медведи водятся?

— А как же.

— Замечательно.

— Ничего, они теперь сытые. Лето все-таки.

— А ночью?

— Что ночью?

— Ночью тоже сытые?

— Ночью мы куда-нибудь спрячемся. При мне сверд. В крайнем случае, разведем огонь, будем медведей искрами пугать.

— А волки здесь тоже есть?

— Здесь всякое есть. Но ты не волнуйся так. Разозлил меня Гриб, разозлил так, что я теперь сам любого медведя напугаю до горячки.

Она не выдержала — засмеялась. Юношеское бахвальство — всегда забавно.

— Нечего ржать, — сказал Хелье, слегка обидевшись. — Ровно ничего смешного сказано не было, чего ты ржешь.

Но она все равно смеялась, и это как-то разрядило обстановку. И она поцеловала его в щеку, что совершенно его смутило.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Пойдем к Белянке.

Хелье еще постоял, подозрительно глядя на Любаву, пожал плечами, огляделся, определился по частям света, и, кивнув, зашагал на север. Беглецы от новгородской правды углубились в лес.

Леса Новгородского Славланда в то время многим походили на скандинавские — на Кольмерден и Тильоског. Население — живность, люд, и, по желанию, нежить, естественно. На шестой арже от Новгорода встретился Хелье и Любаве старый массив, с прогнившими стволами, чахлыми листьями, где под ногами скрипело, трещало, хрупало, пружинило, деревья стояли редко, живности было мало. Не теряя даром времени, Хелье, взяв у Любавы нож, срезал понравившуюся ему длинную ветку, обстругал ее по всем правилам, заточил, отрезал от подола своей рубахи длинную полосу и утяжелил ею конец.

Вскоре старый, гнилой лес кончился, начался бор, сделалось темно и тоскливо. Дождь, правда, перестал. И то благо.

Необычный он все-таки, думала Любава, шагая рядом с Хелье и чувствуя не без хвоеволия, как согреваются замерзшие было от мокроты ноги, как тело оживает, как легко бежит по жилам кровь, как слушаются мускулы и подчиняются воле суставы. Необычный, странный. Не зря он дружит с Яваном — они чем-то похожи. И если бы он был там, в Константинополе, на месте Явана — возможно, так же спас бы меня. Как эти мужчины не похожи на Детина — медлительного, рассудительного домоседа. Бедный Детин — не сладко ему теперь, посадили его в яму. И ничем я не могу ему помочь. А ведь он мне помог. А я вот — не могу ему помочь. Я даже себе не могу помочь. Думала я — никому я не нужна, ан нет, вон сколько людей мне помогают. Сейчас еще и Белянку обяжем. А вдруг она нам откажет? Нет, не может Белянка отказать. Она хорошая. Наверное. Муж у нее строгий очень только. Но это ничего. Мужа она уговорит.

— Так мы и не добились от Гриба… не дознались… не выведали, что хотели узнать, — сказала она полувопросительно.

— А? Почему же это? Выведали, — сказал Хелье, думая о чем-то другом.

— Но как же… ведь он не…

— Гриб сказал все, что нужно.

Она хорошо помнила разговор.

— Может, я не расслышала?

— Расслышала, только не поняла.

— А ты понял?

— Да.

— Что же ты понял?

— Нужно еще кое о чем подумать.

Помявшись, она все-таки спросила:

— И ты знаешь, почему… зачем я им всем нужна?

— Это как сказать, — ответил он уклончиво.

Нет, он не врет, подумала она. Чего-то я не уловила в их разговоре.

— Ты поэтому его не…?

— Не прирезал? Из благодарности? — Хелье засмеялся. — Нет, не поэтому.

— Нет?

— Нет.

— А почему же?

— Заповедь есть такая.

— Заповедь?

— Ну конечно. Заповедь.

— Какая заповедь?

— Не убий. Это из Библии. Есть такая книга интересная. Фолиант такой.

— Я знаю, что такое Библия, — сказала Любава строго.

— Чего ж спрашиваешь?

— Потому что как-то странно.

— Что странно?

— Ты не зарезал его, потому что есть такая заповедь?

— Да.

Через двадцать шагов она спросила:

— Но ведь ты, вроде… воин? Бывший ратник? Не так ли?

— Вроде бы да. Впрочем, нет, ратником я никогда не был.

— Но сверд ты носишь.

— Да. Ношу.

— И в то же время говоришь, что есть заповедь, и ты ее, заповедь, чтишь.

— Чту.

— Всегда?

— Почти всегда. Бывает, что-то происходит помимо моей воли. И вообще я не ангел.

— Не понимаю я что-то, — сказала она серьезно.

— Да, это сложно, — согласился Хелье. — Я сам, честно говоря, не очень понимаю. Но я стараюсь. Это как с ревностью.

Помолчав, Любава все-таки потребовала разъяснения.

— Я знаю, что ревность — нехорошее чувство, — сказал Хелье. — Противное. Сродни зависти, наверное. Стало быть, был у меня друг хороший. Даже очень хороший. Однажды он мне жизнь спас. И еще кое-кому. Сам чуть не погиб при этом. А только стала одна… хмм… особа… хорла одна… ходить к нему домой. Повадилась.