Перед уходом Фитцджералд и Луис советуют нам некоторое время побыть у родственников или друзей. Они уверяют, что с близкими людьми нам будет спокойнее. А если мы останемся дома, к нам обязательно кто-нибудь придет и повредит возможные улики.

— А если Петра вернется? — спрашивает Фильда. — Я хочу остаться здесь и ждать ее!

Ее уверяют, что в доме останется сотрудник полиции и родителей постоянно будут держать в курсе дела.

Мы едем к матери Фильды. Миссис Моурнинг встречает нас в слезах и тут же начинает кудахтать над Фильдой. Вид у Фильды и правда плохой; мы с тещей оба убеждаем ее прилечь.

У нее болит голова — я роюсь в аптечке, ища таблетки, которые снимут боль. Если честно, ей сейчас не помешает кое-что посильнее, но я ни за что не дам ей сильнодействующее успокоительное. Наливаю в стакан холодной воды и вместе с лекарством несу в спальню. Фильда свернулась калачиком под стеганым одеялом, сшитым собственноручно ее матерью. Сейчас она кажется очень маленькой и какой-то постаревшей. Я замираю на месте. Поразительно! Фильда всегда в движении, она очень живая и энергичная, сильная от природы и молодая. Я не привык ухаживать за ней, наоборот, это она всегда ухаживала за мной. Странно, ведь я прожил холостяком до сорока двух лет и, пока не встретил Фильду, прекрасно заботился о себе сам.

Я вхожу в спальню и закрываю за собой дверь. В комнате тихо и прохладно. Фильда послушно кладет таблетки под язык и запивает их водой. Я укрываю ее одеялом, а она поудобнее устраивается на подушке.

— Только на минутку, — бормочет Фильда. Ей сейчас не до сна, она не может позволить себе заснуть, раз наша дочь пропала. Я тихо шепчу ей на ухо, чтобы она закрыла глаза — всего на минутку. Ее кудри разметались по подушке. На фоне белой наволочки они кажутся особенно черными. Мне ужасно хочется прилечь рядом с ней, тоже проглотить пригоршню пилюль и ненадолго забыться в блаженном сне. Но я не могу, не имею права. Мне нужно быть на ногах. Возможно, скоро мы отправимся искать Петру. Луис и Фитцджералд заверили меня, что свяжутся со мной, как только побеседуют с Антонией и ее сыном.

Когда Фитцджералд и Луис закончили допрашивать нас с Фильдой, пожали мне руку и сели в машину, я никак не мог отделаться от ощущения, будто нас облили грязью с ног до головы. Разумеется, впрямую нас ни в чем не обвиняли. И все же агент Фитцджералд попросил нас с Фильдой заехать в полицейский участок и сдать отпечатки пальцев — на всякий случай. Я не совсем оторван от окружающего мира. Временами, правда, бываю рассеянным. Но даже мне известно: когда пропадает ребенок, первым делом подозревают ближайших родственников. Чаще всего именно они и оказываются виновными. Неприятно представлять, что подумают про меня полицейские, соседи и коллеги. Неужели кто-то считает, будто я способен обидеть двух маленьких девочек, одна из которых — моя родная дочь? Разумеется, мы с Фильдой ни в чем не виноваты. Мне просто тошно при мысли о том, что драгоценные минуты тратятся на пустяки.

Помню, так же плохо мне стало, когда Фильда меня бросила. То был второй раз, когда мы с ней разлучились. Тогда меня накрыло волной страха — сразу заболело сердце, закружилась голова. С самого первого дня после нашей свадьбы Фильда говорила о детях. Ей хотелось иметь полный дом кудрявых, кареглазых малышей, которые бы любили читать, как я, и вкусно поесть, как Фильда. Честно говоря, вначале мне не верилось, что юная красивая женщина выбрала меня. Наш брак казался мне каким-то сказочным, призрачным чудом. А тут еще дети… Я не представлял себя в роли отца.

Фильда часами листала журналы для молодых родителей, изучала каталоги детской одежды, внимательно рассматривала картинки, строила планы. Когда она показывала мне статью о здоровье беременных и экологически чистой детской еде, я лишь кивал или мычал что-то неопределенное. Шли месяцы; прошел год, а ребенка не было. Теперь-то, по прошествии времени, я понимаю, что Фильда тогда очень переменилась. Плечи у нее понурились, уголки губ опустились вниз, и она всегда по-особому смотрела на молодых матерей в продуктовых магазинах и в церкви. Ну а я тогда ничего не замечал.

Два, три, четыре года Фильда штудировала книги по воспитанию детей. Она говорила только о детях. О том, как лучше забеременеть, родить, воспитывать. Стыдно признаться, но через какое-то время я потерял терпение. Вообще-то я не особенно рукастый, но починить текущий унитаз или заменить пробки могу. Видимо, в тот раз тоже что-то сломалось. Я спустился в подвал, где у меня стоял ящик с инструментами — почти девственно чистый от нечастого использования. Кажется, в тот раз нужно было кое-что поправить в ванной. Не знаю, почему та коробка попалась мне на глаза… В общем, я заметил большой некрасивый пластмассовый контейнер с синей крышкой. Оказалось, он доверху набит одеждой. Может, именно ярко-розовый цвет так резко контрастировал с темным подвалом, что я невольно обратил на контейнер внимание. Я снял его с полки и, воровато оглянувшись по сторонам, открыл крышку. Контейнер оказался доверху забит крошечными детскими костюмчиками: розовыми, голубыми, желтыми — еще с магазинными ярлыками. Платьица для девочки и комбинезоны для мальчика, крошечные носочки, которые не налезали мне на большой палец. Яркие бутылочки с надписями: «Папина любимица» и «Хочешь молочка?». И дело не в деньгах, хотя, наверное, эти костюмчики обошлись в целое состояние. Просто детские вещи, которые не на кого надеть, вызвали у меня грусть. Теперь, вспоминая тот день, я понимаю, что так Фильда выражала свою надежду на лучшее будущее. Покупая разноцветные крошечные костюмчики, она надеялась забеременеть и родить ребенка. Как будто она отсекала себе путь назад: ведь одежки уже куплены. Ну а тогда я просто озверел. Набрал полные руки пестрых одежек и, роняя невозможно крошечные футболочки и ботиночки, затопал вверх по ступенькам.

— Фильда! — заревел я.

Испугавшись, она выронила кастрюлю со спагетти, из которой собралась сливать воду. Она отскочила, чтобы не ошпариться, и длинные макаронины расползлись по полу.

— Мартин! — сердито крикнула она. — В чем дело?

— Вот в чем! — Я протянул ей разноцветные одежки. — Ты спятила? — спросил я и тут же пожалел о нечаянно вырвавшихся у меня словах. У нее сделалось такое лицо… По-моему, тогда она тоже сомневалась в своей способности мыслить здраво. — Фильда, у нас нет детей! И может, никогда не будет! Наверное, пора взглянуть правде в глаза.

— Мартин, у меня дети будут, — тихо ответила она, и мне стало страшно. — Мне нельзя без детей. И они у меня обязательно будут, — продолжала она, смерив меня испепеляющим взглядом. Меня пронзил ужас, но я отогнал его прочь.

— Прекрати сейчас же! — рявкнул я. — Не собираюсь сидеть и смотреть, как ты выкидываешь деньги на ребенка, которого не существует. — С таким же успехом я мог бы ее ударить. Ее лицо перекосилось, словно от боли. Мне до сих пор становится стыдно, когда я вспоминаю о том дне. И еще хуже, что именно я причинил ей такую сильную боль.

Фильда выбежала из кухни, поскальзываясь на спагетти и едва не падая. Почти неделю она со мной не разговаривала. Потом заговорила, но еще долго не подпускала меня к себе. Бывало, она целую вечность просиживала в ванной, выходила оттуда с красными, заплаканными глазами, но мне своих слез не показывала. Однажды я нашел в аптечке снотворное и подумал: вот и хорошо. Может, Фильда наконец будет спать по ночам, а не расхаживать по комнате. Будь я поумнее, я бы все сразу понял. Я должен был понять и выкинуть флакон со снотворным в тот миг, когда увидел его!