Наш шериф, Гарольд Моттс, стареет. В последний год он почти не занимается делами и передал мне почти все свои полномочия. Поговаривают даже, что на следующих выборах мне следует выставить свою кандидатуру на пост шерифа. Ребята хоть и ворчат, но в основном не возражают против того, что я ими руковожу. Так поступают все, кроме одного. Было время, когда Логан Роупер пытался превратить мою работу в ад. И дело, скорее всего, не в том, что Роупер испытывает ко мне личную неприязнь. Просто он — закадычный дружок Грифа Кларка. В общем, не знаю… Мы с ним как-то наладили отношения. Мы отдаем друг другу должное, мы оба — профессионалы. Общаемся только по долгу службы, но не более того. Неприятно, конечно, но раз наши непростые отношения не сказываются на работе, то и ладно.

Гриф и Логан учились в той же школе, что и мы с Тони, только на пять классов старше. С их компанией я не связывался: про них ходили слухи, будто они парни буйные и способны на все. Не знаю, где встретились Гриф и Тони. Скорее всего, они познакомились в магазинчике при автозаправке, где она подрабатывала продавщицей. Тони стояла за прилавком по выходным и после школы. Мне не нравилось, что она работает на автозаправке в поздние часы и близко от федеральной трассы. Я говорил ей: тебя увезут, и никто даже знать не будет. Тони только смеялась и обзывала меня «малыш-полицейский». Я ужасно злился.

Мы учились в выпускном классе; в апреле того года Тони уже не разговаривала со мной и встречалась с Грифом. Видимо, тогда она была безнадежно влюблена в него. Сначала мне казалось, что она просто хочет, чтобы я ревновал. Я действительно страшно ревновал ее, но старался не показывать виду. И все же я совершенно не предполагал, что через год она выйдет за Грифа замуж.

В ноябре в тот последний школьный год мы с Тони впервые всерьез заговорили о будущем и о том, чего мы хотим от жизни. Как-то промозглым зимним утром мы гуляли в лесу. На ней была старая коричневая куртка, которую она донашивала за кем-то из братьев, и выцветшая шапка. Шапку связала Тони мама, которая умерла в начале той осени. После смерти матери Тони коротко подстриглась и выглядела совсем девчонкой — во всяком случае, значительно моложе своих семнадцати лет, она очень похудела и осунулась, была какая-то хрупкая. Я все время ходил взвинченный. Тони знала, что я хочу поступить в колледж. Она говорила, что рада за меня, но я понимал, что она кривит душой. Учеба в местном колледже Святого Килиана мне была не по карману, поэтому я мог поступить только в университет штата. Проблема состояла в том, что университет штата Айова находится в ста шестидесяти километрах езды от Уиллоу-Крик. Я уже подал заявление, и мне сообщили, что я зачислен на первый курс. В августе мне предстояло уехать.

Пока я рассказывал Тони о своих планах, она ни разу не взглянула на меня. Сидела на стволе дерева, упавшего поперек речушки Ивянки — мы называли его Мостом Одинокого Дерева, — и болтала ногами. Я уверял ее, что университет не так уж далеко и я буду приезжать к ней каждые выходные и на каникулы. Ее всегда открытое лицо словно окаменело. Потом я сказал: ничто не мешает ей уехать вместе со мной. Она тоже может поступить в университет или устроиться на работу. И тогда мы будем вместе.

— Все меня бросают, — прошептала Тони, сунув руки в карманы куртки.

Она имела в виду смерть матери и отъезд братьев. В доме остались только она и ее отец, да и тот, по словам Тони, тоже собирался перебраться в Финикс и жить с Тимом, старшим сыном.

— Я тебя не бросаю, я уезжаю не навсегда, — внушал я ей.

Но Тони только головой качала.

— Ты не вернешься. Будешь учиться в университете, водить компанию со всякими важными шишками, наберешься от них новых мыслей. Наш городишко станет тебе тесен, ты из него вырастешь, — уверенно сказала она.

— Ну и что? — возразил я. — Из тебя-то я ни за что не вырасту.

— А я всегда мечтала только о том, чтобы жить в доме желтого цвета, — тихо сказала Тони, встала и ушла. Я остался один среди голых облетевших деревьев. До сих пор слышу, как под ее ногами шуршала палая листва. Шорох слышался еще долго, хотя сама она скрылась из вида. После того дня мы еще примерно месяц старались делать вид, будто ничего не произошло, но между нами что-то изменилось. Тони сжималась, когда я до нее дотрагивался, как будто мои прикосновения причиняли ей боль. Она сразу затихала, как только я заговаривал об университете, а всякий раз, как я пытался заняться с ней любовью, на ее лицо набегала тень. Я еще не уехал из Уиллоу-Крик, а она уже ушла.

Тони порвала со мной в начале декабря, после того я словно перестал для нее существовать. Она не подходила к телефону, когда я ей звонил, не открывала дверь, когда я приходил к ней домой, отворачивалась, если мы встречались в школе. Наконец, я подстерег ее в лесу Уиллоу-Крик. Она медленно брела по тропе, опустив голову и глядя себе под ноги. Шел снег — помню, что снежинки были невероятно крупные. Сначала мне захотелось слепить снежок и запустить ей в спину. Я ужасно злился на нее. Но я не стал бросать в нее снежок. Она шла медленно и как будто сливалась с пейзажем, казалась такой же обнаженной и беззащитной, как окружающие ее огромные, с голыми ветками деревья.

— Тони, — тихо позвал я, стараясь не напугать ее. Она круто развернулась и приложила ладони к груди. Увидев меня, она опустила руки, стиснула кулаки, как будто приготовилась драться. — Привет! — сказал я. — Давай поговорим!

— Не о чем нам разговаривать, — ответила она, и голос у нее был такой же холодный, как окружающий нас воздух.

— Ты правда этого хочешь? — спросил я.

— Чего хочу? — спросила Тони, как будто не понимала, о чем я.

— Этого! — Мой голос эхом раскатился по лесу. Она шагнула ко мне и остановилась, как будто боялась, что, подойдя ближе, передумает.

— Лу, — решительно сказала она, — я много месяцев наблюдала за тем, как умирает мама…

— Знаю, — ответил я. — И я был с тобой, помнишь?

— Нет, тебя со мной не было. То есть ты был, но как будто не на самом деле, не взаправду. Много месяцев я смотрела, как умирает мама. И я ничего, ничего не могла поделать, чтобы ей стало лучше, чтобы она жила. Теперь я теряю папу. Он, конечно, жив, но, как только я закончу школу, он навсегда уедет из Уиллоу-Крик. Он не может жить здесь без мамы. Я не хочу оставаться здесь совершенно одна! — Она с вызовом посмотрела на меня.

— У нас с тобой все по-другому! — возразил я.

— Нет, у нас все то же самое, — сухо ответила она. — Ты скоро уедешь, ну и уезжай. А я не хочу всю оставшуюся жизнь ждать тебя. Если уж на то пошло, я и так потратила на тебя слишком много времени.

— Что ты имеешь в виду? — злобно спросил я. — Что я — пустая трата времени?

— Я имею в виду, что не намерена тратить больше ни минуты жизни на человека, который не собирается здесь задерживаться, потому что недостаточно сильно любит меня. А теперь оставь меня в покое! — Тони отвернулась и бесшумно зашагала по лесу. Я не должен был этого делать, но сделал. В тот миг я ее ненавидел. Я нагнулся, набрал пригоршню сырого снега, слепил большой снежок. И швырнул в нее — несильно, но в последний миг она обернулась, чтобы сказать мне что-то еще, и снежок угодил ей прямо в лицо. Она застыла на месте, а потом повернулась и побежала. Я хотел догнать ее, извиниться, но Тони знала лес лучше, чем кто бы то ни было, да и бегала она быстрее меня. Я так и не догнал ее, так и не попросил у нее прощения. Так и не выяснил, что же она собиралась мне сказать перед тем, как я запустил в нее снежком.