— С меня хватит! Не желаю выбирать между тобой и бабушкой. Не желаю и не могу. Да я лучше пополам разорвусь!

Вообще-то за Рейчел истерик не водилось, но когда Вера сказала, что решение окончательное, девушка зашлась в рыданиях, как ребенок, не желающий никого слушать. Сколько потрясений пережила семья, но в таком состоянии Рейчел еще не видели. Что оставалось Лидии? Продать свой коттедж и переехать с ними.

Итак, теперь они жили в Хайте, в двух шагах от моря. На застекленной веранде бунгало можно было загорать в ветреную погоду. В саду лежал щебень. Окна и парадную дверь украшали витражи — восходящее солнце из бронзового стекла, калитку и водосточные трубы покрасили в темно-синий, стены до подоконников выложили красным кирпичом, а выше оштукатурили, крышу покрыли зеленоватой черепицей. «Слишком пестрый. Нет, это не мой дом», — обреченно думала Лидия.

Самое неприятное, что нет второго этажа. Что дом лишен третьего измерения, нарушаются законы природы. Вперед и назад можно, а вверх и вниз нельзя.

К новому дому Лидия привыкала с большим трудом. С переездом в Хайт разговоры превратились в бильярд: мячи-слова отскакивали друг от друга так быстро, что не уследишь, да и сама жизнь тоже. День за днем Лидия беспомощно бродила по дому точно потерянная. Как может кухня примыкать к спальне, коридор к ванной, а гостиная к туалету — разве он не должен быть на улице? В бунгало был чердак, где спала Рейчел, но вела туда приставная лестница, по которой Лидия даже не пробовала подниматься. Да и зачем, на чердаке ведь не живут, а чемоданы хранят.

Веру странность хайтского жилища не смущала, — впрочем, она проводила дома куда меньше времени, чем Лидия. Вера уже не напоминала дерганую, вечно усталую женщину, какой была все годы, пока умирал Альберт. Бодрая, полная сил, она устроилась экономкой к некоему Джорджу Мэндеру, владельцу участка, на котором работал Эдди Сондерс, вежливый и учтивый поклонник Рейчел. Престарелая мать мистера Мэндера была очень требовательной и перебрала немало местных девушек, которые либо не справлялись с работой, либо не уживались с хозяйкой. В итоге Эдди Сондерс рискнул привести Веру.

Вера обрадовалась, что дочь нашла кавалера, хотя Эдди был не молод, на десять лет старше Рейчел, фермер, вдовец и вообще не тот, кого она представляла рядом со своей девочкой. Вере казалось, Эдди всегда тесно — в костюме, в комнате, в доме. Его огромные ноги не помещались под стол, а когда Эдди пил чай и брал в руки чашку, его пальцы напоминали сосиски. Крупный и неуклюжий, как медведь, он вечно потел от натуги.

— Милая, недаром говорят, семь раз отмерь, один отрежь, — наставляла Вера дочь. — Наслаждайся свободой! В твоем возрасте нужно развлекаться!

Эдди стал первым поклонником, удостоенным приглашения на чай. Недостатка в мужском внимании Рейчел не испытывала — разумеется, с ее-то внешностью! — но не снисходила ни до одного, даже забавы ради.

— Не желаю терять время даром, — по секрету призналась Рейчел Лидии. — Есть занятия поинтереснее беготни по кавалерам. Молодые парни то и дело поправляют прически, хотят внимание привлечь, а меня это только раздражает. Мне нужен мужчина, знающий себе цену.

Эдди Сондерс был коренным лондонцем и, как сразу почувствовала Лидия, добрейшим человеком, а Рейчел обладала врожденной житейской мудростью, которой не мешала даже ее привлекательность. Рейчел любила танцевать и хорошо одеваться, но при этом оставалась практичной. Пока болел Альберт, она сажала овощи и ухаживала за курами, потому что у других руки не доходили. Двенадцатилетняя Рейчел надевала огромные садовые рукавицы отца и вскапывала грядки. Постепенно, без посторонней помощи, она научилась сеять, сажать и пропалывать. Если Рейчел выберет этого фермера Эдди, то станет ему хорошей женой.

Для Рейчел жизнь только начиналась, а у Веры, избавленной от забот об умирающем, словно открылось второе дыхание. В восемь утра Рейчел уезжала на автобусе в одну сторону, а через полчаса Вера уезжала в другую.

Лидия большую часть дня проводила одна: теперь никто в ней не нуждался. Приготовит еду, погладит и смотрит на облака — у моря они совсем не такие, как в Лондоне.

Обилие свободного времени сбивало с толку. Порой Лидия забывала, зачем пошла в кладовую, долго думала, каким ножом лучше почистить рыбу, и, подобно собакам и маленьким детям, видела в обычных вещах что-то волшебное — завороженно следила за танцем пылинок, солнечными зайчиками на полу, занавеской, раздуваемой ветерком.

Карен, как всегда, опаздывала, поэтому Элизабет заказала чай и две порции ветчины с картошкой. Только бы не пришлось есть все одной!

В ресторане было людно — в одиночестве обедали несколько мужчин, но большинство столиков занимали женщины. Потоки бледного солнечного света выхватывали в полумраке цветовые пятна — светло-зеленую чашку, алый шелковый шарф, синий корсаж.

Элизабет устала, устала так, что, казалось, сил не хватит даже на еду. Убаюканная звоном приборов и мерным гулом голосов, она боролась с желанием закрыть глаза. Завтра выходной. После ланча она поедет домой, выспится и подумает, что делать дальше.

Неожиданно над самым ухом раздался голос Карен:

— Привет! Угостишь меня, ладно? А то я на мели. Не знаю, как до получки дотяну! — Карен наклонилась, тряхнула прокуренными волосами и чмокнула сестру в щеку.

— У тебя усталый вид.

— На себя посмотри! Хотя бы эту вашу ужасную шапочку сними. Ну, ты первая. Выкладывай, что стряслось? Небось снова твой доктор?

— Он не просто доктор, а хирург. Ничего не стряслось, а вот ты точно однажды в больницу загремишь.

Карен сняла пальто, и, как всегда, половина присутствующих тотчас забыла о еде.

— Вот, в «Селфриджес» вчера купила, — объявила она, поправляя платье. — И перчатки тоже. Видишь, по цвету подходят. Оттенок называется «Эгейская ночь», а мех натуральный, только не помню чей. Ну, что скажешь?

— Скажу, что если не побережешься, то никакой мех не поможет.

Глаза Карен казались больше и темнее, из-под слоев пудры и румян проглядывала землистая кожа. Элизабет недаром читала учебники и порой жалела, что теперь видит, как на сестре сказывается ревматическая лихорадка девятилетней давности.

— Что ты заказала? Я от голода умираю, — сказала Карен.

— Ветчину. У тебя же сердце больное, под глазами круги. Пожалуйста, Карен, тебе нужно беречься.

— Ладно, ладно, обещаю! Сестричка моя медицинская, я так рада тебя видеть! Хочу столько всего рассказать, жаль, у тебя времени мало… — Карен села за стол. — Я кое-кого встретила. — Отодвинув салфетку и приборы, она наклонилась к сестре: — По-моему, он — тот самый. Хорош, чудо как хорош, хотя почти не говорит по-английски. Я едва не умерла, когда выдавала ему ключи. Его зовут Артур Ландау, он приехал в Лондон на две недели с отцом, у которого здесь какие-то дела. Артур твердит, что по сравнению с Мюнхеном в Лондоне скукота, а я говорю, мол, увидишь наш «Локано» в Стрэтеме, сразу по-другому запоешь. В общем, сегодня мы идем танцевать.