Я иду с Яношем по деревне, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного. Но в этой дыре ничего нельзя достать. До нас деревню уже занимали солдаты-словаки. Они все дочиста объели, даже фруктовые деревья.

Дом, в котором мы должны поселиться, заперт. Мы взламываем входную дверь и видим абсолютно пустое помещение. Нам приходится спать на голых досках.

Вокруг бегает множество кур, вводя нас в искушение. Одну из них я хватаю, скручиваю голову и ощипываю. Наш однополчанин Пуш заходит в один из домов и велит сварить птицу. Мне вдруг приходит в голову, что это мой первый враг, которого я убил в России. Какая-то куриная война и больше ничего.

Все кишит вшами. Из деревни мы приводим людей, и они наводят в комнате чистоту. С собой они приносят свежую солому, поскольку в старой уже завелись непрошенные жильцы.

В половине девятого нам доставляют двух пленных солдат, которые находились в проезжавшей мимо нас автомобильной колонне. Это украинцы. Их сразу же освобождают, так как они смогли подтвердить свои паспортные данные. Украинцы остались на ночь с нами, а в пять утра уже отправились в путь. Им предстояло пройти пешком еще целых сто восемьдесят километров, но они были счастливы. Один из них сказал, что дома его дожидаются пятеро детишек. Будем надеяться, что с украинцами ничего не случится.

Я встаю в половине пятого, так как не могу больше спать. Брожу по саду, выдергиваю несколько морковок из земли. Они еще маленькие, но хорошо утоляют жажду. Чей-то танк проехал прямо по огороду, опрокинул забор и оставил после себя глубокую борозду. Я досыта наедаюсь сливами.

По деревенской улице девочка гонит коров. Когда она приближается, я вижу, что это уже достаточно взрослая девушка. Она напоминает мне Эрику.

Ровно в шесть часов начинается артиллерийская канонада, более сильная, чем обычно. Солдаты еще успевают обзавестись курами. Они получают пять штук, уплатив за все про все пять марок. Одной из кур я тут же скручиваю голову и ставлю вариться. Приношу из сада еще петрушку и лук для куриного супа. По пути вспоминаю, что сегодня день рождения у моей сестры Ингеборг.

Издали русская деревня вовсе не похожа на наши вестфальские селения. Если у нас они образуют прелестное сочетание зеленых деревьев и домов, а красные черепичные крыши приветливо проблескивают сквозь чарующую глаза зелень, то русская деревня не представляет из себя ничего иного, как только однотонно окрашенные деревянные избы. Вместо окон дома имеют лишь задвижки. Крыши сделаны из дранки или соломы, а между избами чаще всего расположены одиночные ели или березы. В каждой деревне имеется улица, пересекающая ее насквозь, широкая и прямая, вся в рытвинах и лужах, которые наполнены водой. По этой улице бегают бродячие собаки и кошки.

Дневник вестфальца, 1812 год

Был вечер уходящего лета. Они расположились у воды и смотрели вслед водному потоку, который устремлялся на юг, подобно многим другим русским рекам. Лебеди плескались у берега так, будто война их вовсе не касалась. Вниз по течению лежал прямо в воде разрушенный мост, перед ним находилась наведенная саперами понтонная переправа, по которой осуществлялось снабжение. Рев моторов и лязг танковых гусениц были единственным звуком, нарушавшим вечерний покой. Позади, спрятавшись за береговым склоном, располагалась деревня, в которую они вошли после обеда.

— Если речная плотина вдруг прорвется, то Днепр зальет деревенскую улицу и снесет все избы, — подумал Роберт Розен, остужая свои ноги в проточной воде.

Дым из печных труб, также как течение реки, устремлялся на юг. К реке подошли детишки, держа в руках верши, садки и проволочные корзины, и стали бродить по мелководью. Они пытались поймать рыб и раков. Когда им это удавалось, они показывали свою добычу солдатам. Некоторые из бойцов купались, другие лежали в траве и вспоминали свои реки: Рейн под Рюдесгеймом и Эльбу с ее берегами у Альтоны — одного из районов Гамбурга. А какие реки были в Мюнстере? В Подвангене имелась лишь одна узкая речушка, питавшая озеро и в жаркое лето почти пересыхавшая. Дальше, вверх по течению, другая река делила Пруссию на северную и южную части. Но что значила река Прегель в сравнении с мощным Днепром?

В одной из изб, покрытых соломой, заиграл аккордеон. Звуки накладывались друг на друга, невозможно было понять, кто играет: немец или русский. Но играли мелодию песни о Стеньке Разине, протяжную песню об одной еще более крупной реке, расположенной еще дальше на восток, самой большой реке в Европе.

— До Волги мы никогда не дойдем, — сказал Годевинд.

— По мне так тоже было бы лучше оставаться на Рейне, — ответил Вальтер Пуш.

Рядом с ними кто-то из солдат начал пародировать песню о Стеньке Разине, напевая в такт мотиву: «С бородой, вдали от дома…».

Роберт Розен помыл в реке запылившуюся губную гармошку и присоединился к одинокому музыканту. Вальтер Пуш лежал в траве и писал письмо своей Ильзе, приспособив прибитую к берегу доску в качестве подставки:

«Прекрасный вечер в России. Мы сидим у большой реки и смотрим на текущую мимо нас воду. Война погрузилась в сон».

— Почему ты не пишешь письма и не получаешь их? — спросил Пуш у унтер-офицера Годевинда. Тот сделал вид, что не понял его, бросил камешек в воду, стал чертить фигуры на песке и лишь после долгой паузы, наконец, ответил, когда все уже забыли об этом вопросе:

— Там, где ничего нет, оттуда и ждать нечего.

Мальчишка принес им клочок бумаги, который он выловил из реки. Это была листовка на немецком языке, сброшенная русским летчиком и прибитая течением к берегу.

«Германские камрады! Кончайте воевать и переходите на нашу сторону, чтобы вместе бить Гитлера».

— Как только они себе это представляют? — пробурчал Годевинд.

— Что ты будешь делать, когда закончится война? — спросил его Вальтер Пуш.

— Либо меня убьют, либо я отправлюсь на прогулку по акватории морского порта на своем баркасе. Если вам тоже повезет остаться в живых, приезжайте ко мне в Гамбург. Тогда мы отправимся на теплоходе в Куксхафен. Наша Эльба такая же широкая, как этот проклятый Днепр.

Аккордеон внезапно смолк, как будто из инструмента выпустили весь воздух. Над понтонной переправой пронеслись трассирующие пули, образовав радужный мост.

Годевинд изъявил желание послушать песню о Волге в исполнении Роберта Розена.

— Поскольку до Волги мы все равно не дойдем, то хотя бы послушаем песню о ней.

Но тот не знал этой песни. Откуда в глухом Подвангене могла быть известна мелодия из оперетты?[20]То, что песня из оперетты «Царевич» станет после войны вдруг столь популярной, будет исполняться на всех концертах по заявкам, и миллионы людей будут плакать, слушая ее, об этом летом 1941 года никто и понятия не имел. Гейнц Годевинд, который был твердо уверен в том, что петь он не умеет, произнес несколько слов из этой песни: