Бородин отправился с Маннавардом и Аустри «осматривать достопримечательности», а Плющ решил просто прогуляться.

В самом деле, разве, пройдясь по залам Эрмитажа, поймешь, почувствуешь Петербург? Нет, надо побывать на его улицах, затеряться в толпе, с Невского свернуть к Фонтанке, задержаться на Львином мостике, глазея на темную воду Екатерининского канала.

Вот тогда и появится у тебя ощущение города.

Эваранди неторопливо двинулся по Главной, заглянул за колоннады периптера и понял, что храм все-таки римский – в святилище восседал на троне мраморный Юпитер Наилучший Величайший.

По сравнению с остатками могучей империи, раскиданным по градам и весям варварской Европы, это культовое здание просто сверкало сохранностью, хотя и было не ново – уж тысячи две годков оно простояло-таки.

Как уточнил Костя у забредшего в храм местного, он ошибся всего лишь лет на тридцать, не более, – здание начали строить при Юлии Цезаре, а закончили в царствование Октавиана Августа.

Широкий проулок вывел Плюща на площадь, почти все пространство которой занимал амфитеатр. Выстроенный в три яруса, с арками и статуями в нишах, отделанный белым каррарским мрамором, амфитеатр мог вместить больше пяти тысяч зрителей – столько во всем замке не наберется.

– Какие люди, – послышался глумливый голос, – и без охраны!

Костю пробрало насквозь, как наждаком протерло.

Этот поганый голос был ему знаком очень хорошо. С громко бьющимся сердцем Плющ обернулся.

Перед ним, широко расставив ноги и уперев руки в боки, стоял Милославский и ухмылялся.

– Ты!.. – выдохнул Костя.

– Я! – подтвердил Князь. Внезапно лицо его исказилось – будто помехи пошли, и он процедил: – После службы я хотел в училище ФСБ поступать, а вместо этого загремел в дисбат! Ты мне, опарыш, всю жизнь испортил!

– Ты мне тоже, – парировал Плющ.

Милославский качнулся навстречу, сжимая кулак, – он скорее пугал, чем нападал, желая увидеть выражение испуга на лице опарыша, – а Костя словно только и ждал этого. Бросился на своего врага, словно реализуя давнюю жестокую и мрачную мечту – убить этого недочеловека!

Князь не сплоховал, отбил атаку, и тогда Плющ схватился за нож.

Милославский вытащил свой – здоровенный «боуи».

– А ну стоять! – взревел стражник, неведомо откуда взявшийся.

Еще двое блюстителей порядка развели дуэлянтов.

– В чем дело, рекрут? – прохладным голосом спросил страж.

– Это мой враг, – отрывисто сказал Костя, – и я хочу убить его!

Князь расхохотался.

– Ты – меня? Да где ты видел глупую курицу, которая шею лисе сворачивает? Падай на колени, целуй мне сапоги – и я тебя прощаю!

Плющ рванулся, но руки стражников были сильнее.

– А ты, Регулятор? – обратился страж к Милославскому. – Считаешь ли ты этого рекрута врагом?

Князь скривился:

– Мелок он для врага, но убью я его с удовольствием!

– Тогда вам сюда! – страж вытянул руку, указывая на амфитеатр. – Все дуэли в Интермондиуме позволено проводить на арене и прилюдно. Согласны?

– Да!

– Смел ты, опарыш, не по чину. Я согласен!

Страж подал знак своим подручным, и те повели дуэлянтов к «Колизею», как добровольных гладиаторов.

– Что, драка будет? – громко спросили из набежавшей толпы.

– Поединок! – важно ответил страж, не поворачивая головы.

– До первой крови?

– До смерти!

– О-о…

В гулких извилистых коридорах куникула, что тянулись под трибунами амфитеатра, Милославского и Плюща развели.

Костя остался в тесной каморке с тяжелыми, нависшими над головой сводами. За бронзовой решеткой темнел коридор, по кирпичной кладке метался рваный свет факелов, глухими отголосками доносились резкие крики команд.

Знать, не одного лишь Князя сегодня убивать будут…

Наружную стену, выходившую на арену, прорезало узкое окошко, похожее на бойницу. Открывалось оно совсем низко, в полуметре от разровненного граблями песка, пропуская запыленный луч.

Забавно, но именно здесь, в недрах амфитеатра, Плющ обрел спокойствие. «Ненависть – это перегной страха». Верно сказано.

Так Костя выдавил ее из жил и мыслей, заместив холодной решимостью.

Сердце билось ровно, пальцы не дрожали, а ладони не покрывались липкой пленочкой пота. «В полной боевой готовности…»

– Эваранди!

Плющ резко обернулся. Из коридора на него глядел Бородин, схватившись за прутья решетки.

– Это тот самый? – спросил он.

– Тот, – кивнул Костя.

– Держись!

– Буду, – улыбнулся Плющ.

– Не велено, – буркнул подоспевший страж.

– Ухожу, ухожу! – заверил его Валера и оставил друга.

Примерно час продлилось «заключение», а затем явился распорядитель в самой настоящей римской тоге – на нем она смотрелась очень органично.

– Рекрут не изменил своего решения? – спросил он.

– Не изменил.

– Какое оружие предпочитаешь?

– Меч.

– Не положено, – покачал головою распорядитель.

– Тогда… тогда копье.

«Римлянин» кивнул и удалился, возвратившись минут через пять.

– Противник согласен с твоим выбором, – сообщил он. – Сам Регулятор выбрал саперную лопатку, – глянув на выражение лица Плюща, распорядитель покачал головой: – Не думай, что за этим стоит желание унизить тебя. Просто Милославский хорошо владеет лопаткой, молотом, ножом.

– Он действительно Регулятор?

– Да. Хранитель Корнелиус не единожды посылал его в одна тыща пятьсот восемьдесят третий год как человека Василия Шуйского, враждовавшего с Иваном Грозным. Готовься, скоро вам обоим выходить.

Копье Эваранди досталось доброе.

Ежели пяточкой древка в землю упереть, то узкий треугольный наконечник (этак с ладонь длиною да на железной трубке-пробойнике, чтобы мечом не просто было ископище[39]перерубить) повыше головы окажется, но ненамного.

Ближе к середке то древко малость утолщалось, и в двух местах было обмотано кожей – именно там, где копье как бы само в руки ложилось. В меру увесистое, но не оттягивавшее руку копье годилось для того, чтобы отводить мечи и прокалывать кольчуги.

Подошедший служитель неторопливо отворил решетку и мотнул головой:

– Твой выход.