Прародитель серии Владислав Негребецкий срисовал шкодливых шалопаев со своих сыновей-погодков (оттого у обоих такие ярко выраженные макушки, что автор часто смотрел на них сверху) – так что где-то в Польше ныне живут полувекового возраста Болек с Лёлеком, как у нас братья Электроники. Братья делали зарядку и тарарам, пускали мыльные пузыри, глазели в окно, но это быстро прискучило, и их отправили на охоту за алмазами шаха, Грозой Техаса, сокровищами Али-Бабы, а потом и вовсе в кругосветное путешествие. Шестнадцать серий кругосветки наши оборотистые прокатчики сцепили паровозиком, выстригли лишнее и пустили в большой показ в качестве полнометражной картины. Зарубежный прокат в СССР был довольно большим и грязным бизнесом, и на мальчиках с макушками у нас наварились капитально.

Зато под зонтиком Большого Брата Польша тоже позволяла себе многое. В середине фильма очередной злой бедуин восклицал: «Клянусь бородой пророка, это коврик моего прадеда!» Сегодня за такую божбу злые бедуины отправили бы к пророку не только студию рисованных фильмов в Бельско-Бяла, но и саму Бельско-Бялу.

Так что зря поляки на красную власть дуются. Не было бы без нее ни Рекса, ни капитана Клосса, ни Томека, Шарика, Болека и Лёлека – один Микки-мышь.

А так хоть какое-то национальное своеобразие.

Польша, 1981, в СССР – 1985. Vabank. Реж. Юлиуш Махульский. В ролях Ян Махульский, Витольд Пыркош, Эва Шикульска. Прокатные данные отсутствуют.

Варшава, 1934. На волю выходит мастер-медвежатник, сданный когда-то подельником (ныне банкир). И меняется с ним местами, подломив нужный банк и сбросив добычу хозяину в корзину для белья. Как говорил Л. А. Филатов, «кто парашей платит за добро – тот получает пику под ребро».

Все фильмы, определяемые эмблемной музыкой, – о любви. Обязательно не сбывшейся или колеблемой осенними ветрами: «Шербурские зонтики», «История любви», «Мужчина и женщина», «Мой ласковый и нежный зверь». Немного солнца, немного дюн и полян, пара милых артистов, которых за другие роли назовут великими, – отними у них стержневую мелодию Доги, Лея, Леграна, фильм рассыплется, как треснутая любимая чашка. Махульский своим дебютом расширил рамки жанра. Подпустил детектива, анекдота, кафешантана, электричества – и сделал фильм о несбывшейся любви к родине, одушевленный известным каждому русскому гала-фокстротом Хенрика Кузняка (почему, почему эту фамилию не знают в России? потому что Морриконе написал больше?).

Датировка здесь не случайна. 34-й – последний год жизни президента Пилсудского, сочинившего на десятилетия ту Польшу, которой веками грезила шляхта и которая сразу же после его смерти аршинными шагами двинулась к новой пропасти двух оккупаций – причем странами, под которыми прожила весь свой век, в чем сама и виновата. До звона элегантную Польшу продолговатых авто, продолговатых глушителей и продолговатых паненок с низким смехом в регистре карамели «Раковая шейка». Польшу вуалей и афишных тумб. Польшу стиля – того, что поколения городских поляков поныне хранят от бурь, как огонек за пазухой.

Махульский сделает потом тучу комедий с короткими «переводными» названиями: «Сексмиссия», «Киллер», «Кингсайз», «Дежа вю» – но ни в одной, даже в сиквеле, не достигнет уровня той тончайшей работы бутоньерки, какою был «Ва-банк» первый. Кино, в котором все одеты с щегольской претензией настоящей мафии, но без ее же плебейского пережима. Кино, в котором везде – в ресторанах, офисах, съемных квартирах – горит низкий свет, сообщая интерьеру благородный матовый полумрак рекламных фото. Кино, в котором гангстер, прознав о смерти товарища, запирается в мансарде и играет на трубе.

Во французских комедиях этого рода всегда было слишком много полосатых штанов, тараканьих усов и беготни на цыпочках. Да, были у них свои «Мелодия из подвала» и «Не тронь добычу» – но обычно там не любили смешивать жанры и ступать на пограничное минное поле трагифарса. Когда у Махульского киллера пыряют через занавеску стилетом и на белой кисее проступает от разинутого рта алое колечко, – даже смерть становится произведением искусства, циничной артнувошной виньеткой.

А вот в чем Махульский откровенно наследовал французам – это пригласив на главную роль своего заслуженного папашу. Дуэт веселого паяца Бертрана Блие и маститого отца Бернара сиял им путеводной звездой.

Через считаные годы после фильма Польша снова станет сама по себе, и напустит шику, и обратно возведет Пилсудского в отцы нации. И тут окажется, что все польские правые, единые с Махульским в видении Его Польши, благородной, как шоколадный набор, – душные непроходимые мудаки[16]. Что эта чашка всегда будет с трещиной.

Самое время запираться в мансарде и играть на трубе. Хенрик, ты жив?

Польша, 1982. Znachor. Реж. Ежи Гоффман. В ролях Ежи Биньчицкий, Анна Дымна. По роману Тадеуша Доленги-Мостовича. Прокат в СССР – 1983 (41,1 млн чел.)

В златой Польше, которую у нас долгое время звали панской, от чудо-хирурга сбегает жена с дочкой-несмышленышем. Убитый горем эскулап набирается по ватерлинию в плохом квартале в кремовом пальто, засвечивает лопатник и приходит в себя на свалке без лопатника, пальто и забитый до состояния овоща. Так начинаются странствия мудрого Фальстафа, который себя не помнит, зато способен поднять жернов, обогреть сироту и исцелить убогого. Парацельсова слава бежит далеко по уезду, гневя дипломированных коновалов и маня благодарных паломников. Осев на мельнице, чудодей встречает в лавке писаной красоты паненку, за которой ухаживает молодой граф и ревнует кабацкий халдей с лицом и голосом артиста Кокшенова. Признать в ней дочь ему не дает увечье, ей отца – давность лет и кудлатая борода, а мама уже умерла. В устроенной халдеем аварии барышня разбивает голову всмятку, что требует вмешательства золотых рук, а где их взять в деревне. Лекарь крадет инструмент, оживляет мертвую царевну и садится в тюрьму за медицинское самоуправство. Молодой граф намерен топиться, но, узнав, что избранница жива, идет под венец наперекор снобской родне. Включив ресурс, благодарная семья добивается пересуда, на котором эксперт из Варшавы узнает считавшегося усопшим профессора. Утки стали павами, лысые кудрявыми, мезальянс – завидной партией, а семья воссоединилась.

Принципиальное отличие сериала от взрослого кино в том, что там верят не словам, а действиям – отчего пересказать рядовую 180-ю главу ромкома про Синюю Бороду и самому сухому редактору бумаги не хватит. Так что концентрацией роковых и чудесных событий, встреч и разлук, злой-доброй воли и прочих сюжетных крайностей песня о докторе восходит к классическому формату саги о цыгане Будулае. Гоффман вечно снимал по романам Сенкевича эпически бесконечные «Потоп», «Огнем и мечом» и «Пана Володыевского», но на «Знахаре» достиг таких высот, что нынешних драмоделов впору тыкать носом: учитесь, двоечники. В довольно компактный двухчасовый кинороман они со сценаристом Фуксевичем (конечно, не без участия покойного пана Доленги-Мостовича) втиснули такие излюбленные мотивы домохозяек малоимущих стран, как: