Насчет 100 фунтов, то вот что я тебе скажу. Напиши папе, знаю, что он тебе не откажет. Но напиши так, что я тебе дам 100 фунтов, а ты мне будешь их выплачивать помесячно и я не буду больше брать с папиного счета. Я ведь от него получила письмо, в котором он обиняком просит беречь его деньги. Я ответила ему, что трачу 1000 франков в месяц и даю ему слово, что больше ни за что тратить не буду. Я думаю, что эта сумма моего прожитка и то его поразила, но увы! Здесь жизнь очень вздорожала…»

«22 декабря 1929 г., Париж

…Очень мне хочется видеть Сереженьку, и, может быть, я и соберусь, если жива буду, перед Великим Постом вас всех повидать недели на две. <…> Ты считаешь, что 1000 франков не много я проживаю, нет, много, но трудно меньше, п.ч. очень много сборов у нас: то на туберкулезных, то на студентов, то на духовную академию, то на елку для бедных детей и т. д., и т. д., и т. д., а не участвовать общей эмигрантской жизни нельзя. <…>

Что ты скажешь об Ольденбурге, не подлость ли, что с ним делают, он ли не работал на страх и на совесть. Кто может быть спокоен в России теперь. <…> Ты мне совсем не пишешь о Пете. Как его новая лаборатория, поставлены ли машины, кто там, все те же или еще кто-нибудь работает. Как идет дело в старой лаборатории, есть ли новые интересные опыты? <…> Да еще хочу тебя спросить, что же 25 лет вы всё будете за ваш дом платить по 120 фунтов или уменьшат плату?..»

«22 января 1930 г., Париж

…Недели через две, пожалуй, буду уже у вас. <…> Хочу взять обратный билет, п.ч. ни вас не хочу стеснять, ни сама стесняться, а пока у вас лишней комнаты нет, то всем будет неудобно. О моем удобстве не заботься, две недели и без удобств проживу. Если через две недели мне дадут визу, то я попаду на Сережино рождение и вовремя уеду к Посту. Ты знаешь, в этом году Пасха празднуется (православными и католиками. – Е. К.) в одно время, совпадает».

«24 января 1930 г., Париж

…Посылаю тебе чек в 150 фунтов. Очень рада, что вы делаете мастерскую. Рассматривали ваш план, и нам с Марией Ивановной показалось, что все очень удобно и хорошо. <…> Как мало вам осталось на постройку дома, ведь в июле уже переезжаете…»

«1 марта 1930 г., Париж

…Доехала очень хорошо. <…> Никто меня на границе не обидел. Дома у себя в комнате нашла букет роз. <…> Получила письмо от Мушкетова[41]. Просит написать Ольге Дмитриевне о деньгах, она в панике. <…> Он заканчивает письмо так: “прошу сейчас же письмо мое сжечь”, и в письме просит никогда не упоминать его фамилии. Видно, что все в России сейчас в панике. Все письмо переполнено страхом. <…> Посылаю вам крестословицы, наслаждайтесь…»

«23 марта 1930 г., Париж

…Как идет ваша постройка? Не забудь написать мне о Петиных работах, как его полемика с немцем. Как новая лаборатория, наладилась ли?..»

«2 апреля 1930 г., Париж

…Ты уже справила свои именины-рождение, а я нет и буду их справлять после Благовещения, не могу изменить этому дню. Все же поздравляю тебя и целую крепко, а в настоящий день буду молиться о тебе. <…> Что ваша русская колония? Пиши о ней…»

«25 апреля 1930 г., Париж

Воистину Воскресе! Дорогая моя Анюточка, очень была рада получить твое хорошее письмо. Очень меня обрадовало твое обращение. Сегодня я была в церкви и молилась о дорогих моих Колс и Алеше. Сегодня день рождения Коли, ему было бы 33 года. (Оба брата Анны Алексеевны, белые офицеры, погибли во время Гражданской войны. – Е. К.)

<…>

Когда будешь писать папе, то, пожалуйста, поцелуй его от меня. Мне не хочется им писать, только их компрометирую. Письма по большей части просматриваются, особенно заграничные. (С этого времени Елизавета Дмитриевна прекращает прямую переписку с А. Н. Крыловым, они узнают друг о друге только через Анну Алексеевну. – Е. К.) <…> В газетах пишут, что главный вредитель Лены – Гольд-фильдс[42] Малоземов и Ивч. Надеюсь, что Малоземов не в России теперь. <…>

Бедняга Маяковский, о нем очень хорошо и тепло написали «Последние новости» и скверно «Возрождение», которое я называю кликушей…»

«6 мая 1930 г., Париж

… Сегодня день вашей свадьбы, поздравляю вас обоих и целую. <…> Ты не писала нам три недели, а обыкновенно пишешь каждую неделю, я и раздумываю, что бы это значило. Если кто-либо из вас был болен, то ты должна сейчас же об этом писать мне. А не молчать. Это ты знай навсегда. Я должна всегда быть с вами мысленно вместе, это мне надо…»

«14 мая 1930 г., Париж

… Насчет вашей поездки в Россию что мне сказать. Очень я этому не рада. Приехать к вам на август и сентябрь, чтоб быть с Сережей, я хочу. Раз это вопрос об Ольге Иеронимовне, то что же тут возразишь…»

«6 июня 1930 г., Париж

… Сегодня мы с Марией Ивановной вернулись из церкви. Ведь сегодня Троица и так приятно, что наши праздники сходятся с французскими. Служба была очень торжественная, вся церковь в цветах. Молилась за вас и за тех, которые в России…»

«12 июня 1930 г., Париж

…Значит, вы едете в половине августа в Россию…»

«11 июля 1930 г., Париж

…В эту среду, т. е. 9 июля, подала заявление о визе, он меня спрашивал как на духу, зачем на 6 месяцев. Я не могла сказать, что вы едете в Россию и можете там застрять. <…> Я писала тете Оле, что уезжаю к вам, а она многозначительно пишет, что надеется застать меня в Париже, что вы никуда не поедете, потому что не захотите оставить такого еще маленького сына. <…> Целую тебя, моя дорогая. Очень я не рада вашей поездке в Россию…»

На этот раз Анна Алексеевна и Петр Леонидович все же отправились в Россию и благополучно вернулись в Кембридж. На обратном пути они на неделю остановились в Брюсселе, где проходил Сольвеевский конгресс. Анна Алексеевна так описывает Ольге Иеронимовне свои впечатления:

«12 ноября 1930 г., Кембридж

Дорогая Ольга Иеронимовна, Петя просил Вам написать, он ужасно занят и боится, что будет все откладывать и откладывать письмо. В Брюсселе было