Проводив его до выхода из больницы, я встретила Бегемотика. Он, конечно, не узнал меня, ведь все больные на одно печальное лицо. Вдохновенно вскинув брови, породисто наклонив голову, он уверенно ходил по своей больнице – одной из самых лучших кают давно давшего течь корабля отечественного здравоохранения. В трюмах плескалась вода, но Бегемотик был невозмутим и делал ровно то, что он мог делать в этой ситуации, – спасал людей. Такие покидают корабль последними, когда все уже давно сбежали в коммерческую медицину, оперативно подогнавшую для команды тонущего «Титаника» спасательные шлюпки. Небольшие, но хоть без течи.

Широко расставив ноги и не обращая внимания на качку, Бегемотик на ходу разговаривал с родственниками очередного пациента, и наверняка они чувствовали, кто тут бог, а кто коленопреклоненный дурак.

Я тоже чувствовала, хотела поздороваться, но как-то не попала в его поле зрения, засмущалась и постаралась быстрее исчезнуть.

В палате включенный компьютер без конца прокручивал черно-белые кадры служебных видеозаписей. На них Медведь, совершенно здоровый, пытался вернуться домой. Вестибюль метро, Витебский вокзал – служебные записи достал его друг, который ушел первым со встречи, перевернувшей жизнь не одного человека.

До тошноты, до головокружения, до мелькания в глазах я все смотрела и смотрела нон-стоп эти кадры. Ведь даже тогда, когда удалось узнать многое из произошедшего в тот вечер, понять главное так и не получилось. Чем больше фактов становилось известно, тем очевиднее было, что не ясно ничего. Чем больше я узнавала, тем понятнее и вместе с тем непостижимее, нелепее, абсурднее становилось случившееся – как глубокий крайне тяжелый сон. Сон третьей степени.

Эмоциям, как и слезам, уже неоткуда было взяться. Были только факты, которые, нанизываясь один на другой, неумолимо приводили к стону-вою при абсолютно застывших чувствах:

– Как? Как это могло случиться? Как ты мог допустить это?

Когда тошнота и мелькание в глазах становились невыносимы, я шла за пределы царства чистого воздуха в общий коридор. Там выгуливали свои обожженные места больные двух отделений.

В одну из прогулок двери лифта раскрылись на нашем этаже, и из него выскочил маленький чернявый милиционер. Он забежал в первое отделение и, получив там отрицательный ответ, ринулся к нашим дверям, но медсестра с поста не дала визитеру в форме пройти дальше порога.

Выскочив обратно в общий коридор, он по кругу обежал его, видимо, выискивая дверь, в которую еще можно было бы ткнуться, и наконец остановился посреди рекреации, трагично заломил на голове фуражку и жалобно возопил:

– Где же мне ее найти?!

– Кого? – без интереса спросила я.

Он назвал мое имя.

Оказалось, это был участковый. Не с нашего участка – просто у него были «свои» пострадавшие в больнице, вот заодно ему поручили зайти ко мне. Опрашивать – так всех разом.

Первое, что пришло на ум, – неужели придали ход бумагам, которые я оставляла в РУВД по поводу пропажи телефонов Медведя.

– Мне нужны ваши показания насчет того, как вы получили ожог, – спустил меня на землю участковый.

– Зачем? – опешила я.

– Нужны показания. Без них никак. Телефонограмма из больницы в РУВД поступает. Я записываю.

Он достал из портфеля лист бумаги, на котором аккуратным почерком заранее было выведено, что моему здоровью нанесен вред средней степени тяжести. Я дала милиции, ставшей за это время полицией, чрезвычайно ценные показания относительно того, как ожидала закипания чайника возле плиты и пламя перекинулось на мою одежду. Участковый, приехавший в ожоговое отделение по моим «горячим следам», подробно конспектировал.

– И халат загорелся, – старательно выводил он.

– Халат бы не загорелся, пишите: ночная рубашка, – диктовала я.

– Ночная рубашка по типу сорочки, – бубнил страж порядка.

– Нет, не по типу сорочки, – возмутилась я. – Она облегает тело и не загорелась бы. Если давать показания, так точные. И пеньюар не загорелся бы. Пишите: ночная рубашка по типу рубашки.

– По типу рубашки. – Белиберда ровными буквами охотно ложилась на лист бумаги. – Как произошло возгорание, вы не видели?

– Естественно, не видела, – стала закипать я, словно тот поставленный на плиту чайник. – Если бы видела, оно не произошло бы.

Через несколько дней мне привезли странный конверт, пришедший по месту прописки. Штамп на нем был совершенно неразличим, в графе «от кого» ручкой выведено лишь загадочное сочетание цифр 3336.

На конверте значилось: «СПб., г. Пушкин, ул. Энгельса..». При этом отправляли его отнюдь не в Пушкин, да если бы и в Пушкин – в нем нет улицы Энгельса. Столько ошибок в одном только адресе – удивительно, что дошло.

Видимо, почта в нашей стране работает по старинке – для людей, стараясь, чтобы каждое послание, даже самое загадочное, нашло своего адресата.

Вскрыв конверт от господина 3336, я обнаружила в нем не милицейский, но полицейский отчет, уже от нашего участкового, о проделанной работе:

«Сообщаем, что по вашему заявлению проведена проверка. Фактов совершения против вас противоправных действий третьих лиц не выявлено».

– Какое заявление?! Какая проверка? – хотела спросить я у листка бумаги и автора отчета.

– А вот такая! – беззастенчиво улыбалось мне письмецо. – А то ты не знала: когда нет нарушителей и пострадавших, наша работа ведется как нельзя более оперативно и эффективно. Мы ж полиция теперь, ёшкин кот, распишись в получении и не вороти морду от проделанной нами работы!

Прочитав письмо от отправителя 3336, я почувствовала, как в мою ладонь вновь врезалось ребро маленькой иконы.

– Что это? – раздраженно спросила уютная белокурая дама в маленьком тесном кабинете старинного дома на Лиговке. Ее телефон я доставала несколько дней, а потом еще несколько дней дозванивалась.

Присаживаясь к столу, я безо всякой задней мысли положила на него свой мобильный и иконку Ксении Блаженной. Взгляд следователя ГСУ уперся в икону.

– Не обращайте внимания, я всегда ее в руке ношу.

Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.

– Я из больницы к вам приехала. У меня муж в реанимации умирает. Дело о ДТП у вас. Нам никто не звонит и не приходит, вот сами решили, вы уж извините.

Пролистав пачку бумаг, она извлекала из нее папку.

– Да, мое. Ну, расскажите мне, что случилось. Я еще не успела ознакомиться.

Я сообщила то, что узнала в районном ГИБДД, а также рассказала, что с одного из пропавших до случившегося дорожного происшествия телефонов звонят до сих пор. Главным моим аргументом было то, что Медведь – обычный человек, которому не свойственно в четыре часа ночи разгуливать по шоссе. Но раз уж он там оказался и разгуливал, значит, произошло что-то непонятное, плохое, что и привело к трагедии.