— Что же вы будете делать? — спросил Бьярни, думая о подводном частоколе и, может, даже наемниках, как он. Все говорили, что аббатство богато, несмотря на скромную жизнь братьев.

— Умрем, как наши братья до нас, — сказал монах с лицом воина.

Бьярни раскрыл рот, как будто хотел что-то сказать, но передумал.

А монах стряхнул песок с пальцев и повернулся к нему с усталой улыбкой:

— Тебе это, скорее всего, неинтересно. Расскажи о себе; как получилось, что ты, поклоняясь Тору и Одину, стал гребцом леди Од в это Пасхальное плавание?

Обычно Бьярни раздражало подобное любопытство, но этот человек, казалось, и правда интересовался им, и он ответил как можно правдивее:

— Думаю, леди Од надеется, что вы, братья, и это место сделаете меня христианином.

Монах задумался на мгновение и спросил:

— И что ты думаешь об этом?

— Не знаю, — ответил Бьярни. — Я запутался. Иногда я все еще чувствую, что принадлежу Тору и Одину, а иногда мне кажется, что они отвернулись от меня, а я от них.

Пытаясь объяснить, он начал рассказывать свою историю еще одному совершенно незнакомому человеку, и, когда закончил, положив руки на колени и уставившись на желтый цветочек в песке, пожалел об этом. Потому что теперь, конечно же, монах примется уверять, что его старые боги не стоят поклонения, и постарается перетянуть его в веру Белого Христа, и внутри что-то противилось, как вторжению, перед которым он оказался совсем безоружным.

Но, видимо, монах понял его мысли, потому что после долгой паузы только сказал:

— Помни, не Тор потребовал жизни твоей собаки, а жрец. Жрецы всего лишь люди. А у этого человека есть дочь, глупая и мстительная, но, видимо, горячо любимая.

И в его голосе послышалась улыбка, хотя лицо оставалось серьезным, когда Бьярни взглянул на него.

— Ты, наверное, сильно отличаешься от остальных монахов. Я думал, вы должны ненавидеть старых богов, а не защищать их.

Человек посмотрел на него, и глаза его засветились улыбкой.

— Все не так просто. Я молился Тору в храме богов, когда был мальчиком, прежде чем отправился со своим названым братом в западные моря. Мы напали на эту землю и решили тут задержаться, как это обычно бывает. Я заболел, и меня отвели к святому отшельнику, который обладал даром врачевания… Я надеялся, что мой брат тоже останется, но он вернулся в Норвегию, к своим соплеменникам и богам, переставшим быть моими. А когда мы расставались, он поклялся мне защищать всех последователей Белого Христа на своих землях. Хоть что-то хорошее…

У Бьярни возникло странное чувство, словно что-то кольнуло в сердце. Но он нисколько не удивился. Над этой землей струился такой ясный свет, что ни одно чудо не могло удивить.

— Как его звали, твоего названого брата? — спросил он.

— Рафн, Рафн Седриксон. Хотелось бы мне знать, что с ним стало.

Бьярни молчал, сцепив руки и уставившись на них. А потом сказал:

— Об этом я могу тебе рассказать. Два года назад, когда я в последний раз видел его, он был вождем поселения далеко на юге, где три великие реки Лейкланда[60]впадают в море.

Человек рядом с ним неожиданно замер, но Бьярни не обернулся, решив, что это не его дело.

— Твое поселение, — тихо произнес монах, и не сказал больше ни слова.

— Да, — ответил Бьярни и замолчал.

Тишина стояла до тех пор, пока Бьярни не решил, что надо рассказать и эту историю.

— Два года назад, — начал он в конце концов, — там был святой отец. Не такой, как ты. Он ударил мою собаку — другую собаку — и я потащил его в озеро и окунул в воду, чтобы проучить. Но он был стар, и, наверное, я продержал его слишком долго.

— И он захлебнулся, — сказал монах.

Бьярни кивнул.

— Я прожил там всего несколько месяцев и не знал или забыл — неважно — о клятве вождя. Так что из-за меня он нарушил свое слово. Он дал мне меч и велел уйти из поселения на пять лет, пока не утихнет его гнев.

Чайка пролетела почти над их головами, греясь на солнце, и они смотрели, как она развернулась и высоко взмыла над бухтой.

— Когда пройдет пять лет, и ты вернешься, скажи своему вождю, что Гисли, его названый брат, прощает его, — спокойно сказал монах.

— Я передам, — ответил Бьярни и к собственному удивлению спросил: — А что же будет со мной? — сам не понимая, что имеет в виду.

— С тобой? За пять лет изгнания ты искупишь свой грех.

Издалека ветер донес глухие удары церковного колокола, призывавшего свою паству, и Гисли встал.

— Звонят ко всенощной. Я должен идти.

Когда он ушел, Бьярни продолжал сидеть, сцепив руки на коленях, устремив взгляд вдаль, поверх белого песка и пенистой отмели, и задумавшись так глубоко, как никогда раньше. Он отправился в Пасхальное плавание со смутным предчувствием, что мог бы исполнить желание леди Од. Теперь он обдумывал это еще раз, но не знал, как поступить. Было бы разумно, конечно. Хотя бы креститься; многие торговцы и наемники так делали. После крещения христианским священником тебя признавали последователем Белого Христа, что намного облегчало жизнь, если, например, ты хотел служить вождю-христианину. Но при этом у тебя оставалось право при необходимости обращаться к своим богам. Ничего сложного нет. По крайней мере, он так думал. Но теперь вдруг почувствовал, что все не так просто. Решить, каким богам поклоняться… Он представил себе, как Рафн и Гисли с болью в сердце расставались друг с другом. Настолько это было важно…

Через какое-то время он встал и, все еще размышляя, направился обратно к лагерю.

Он много думал в оставшиеся дни — в день поста и печали, в день ожидания, в день ликования[61]. Он не молился, но голодал вместе со всеми в скорбную пятницу, потому что никто ничего не готовил, а потом, в Пасхальное утро, вместе с командой «Фионулы» он стоял перед раскрытыми дверями каменной церквушки, обнесенной плетнем, и заглядывал внутрь, туда, где горели восковые свечи. Наблюдая и прислушиваясь, он узнал много нового о Белом Христе вдобавок к тому, что слышал на Малле.

А потом, в ночь после Пасхи, в последнюю ночь на Айоне, он проснулся, внезапно и бесшумно, как просыпается человек от щелчка над ухом, но рядом никого не оказалось. Он выбрался из-под навеса и, лежа на песке, смотрел на пестрые, перламутровые облака, плывущие на фоне луны, вслушивался в мирный плеск волн и храп товарищей. К нему пришло странное чувство, как будто он приплыл туда, куда давно хотел попасть. Словно во сне его путаные мысли встали на свои места, и теперь он спокойно ждал, что будет дальше.