которые до сих пор не были напрямую вовлечены в политический процесс. В докладе утверждается, что через шесть лет мы станем свидетелями того, как это начнет реализоваться. Два года уже прошли, сейчас 2019 год, значит, осталось четыре года, может быть, меньше.

Прогноз ли это? Во всяком случае авторы пытаются дать ему достаточно ясные и фундированные основания. Один из их тезисов состоит в том, что все разговоры об институтах, о политике, укорененной в разного рода политических традициях, – это разговор о власти, о том, что называется power. Речь идет о вовлечении народа в политический процесс и превращении политических народных организаций в партнеров власти. Например, ОНФ будет играть подобную роль, если власть того захочет. А лидер – это тот, кто способен создать большой корпус последователей – деятельных, не увлеченных политическим языком и разговором, а так, как действовал Борис Ельцин. Это то, с чем, возможно, придется еще столкнуться. Мы знаем, каких реальных успехов в политике добиваются популисты в Центральной и Западной Европе, в Штатах.

Нам просто не хватает смелости порой сказать: популизм – это ответ на запрос огромной части граждан, не доверяющих больше традиционным политическим процедурам, политическим институтам, политическим организациям, которые существуют сейчас и которые мы считаем укорененными в традициях.

Андрей Рябов. Спасибо, Дмитрий, вы дополнили дискуссию важным тезисом о том, что для формирования настоящего популизма в России не хватает одного важного элемента, который существует в странах Восточной и Западной Европы, Латинской Америки, а именно гражданского и политического активизма. Без него популизм мертв, без него он фейковый, демонстрационный, театральный. И, видимо, когда эксперты говорят о возможности через шесть лет появления популизма здесь, они имеют в виду прежде всего зарождение этого фактора. Эта идея заслуживает отдельного обсуждения.

Вероника Шарова, Институт философии РАН

С этой символической составляющей – политическим языком – не так все просто. В этом я согласна с Дмитрием Петровым. Меня тоже крайне занимает вопрос политического языка, того, как он работает вообще, и, в частности, того, как он работает в популизме.

Как мне представляется, с российским постсоциалистическим популизмом произошла интересная вещь: в конце 1980-х – начале 1990-х годов его институциональная суть фактически обнулилась: ни Советов, ни комитетов – ничего, что составляло институциональный каркас советской системы, больше не существовало.

Можно попробовать сравнить постсоциалистические популизмы, поскольку российский режим в этом смысле не одинок. Так, если сравнить российский и венгерский режимы, возникает вопрос: какие здесь точки соприкосновения? Анализ современного венгерского политического режима, который очень часто интерпретируется как популистский, предпринял политолог Балинт Мадьяр в книге «Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии» (2013). Он подметил характерную черту, которую правомерно приписать и России, чтобы акцентировать существенный элемент именно популистской схемы. Стартовые условия в постсоциалистических режимах во многом сводятся к тому, что вся собственность, вся хозяйственно-экономическая система при коммунизме была монолитной, существовала монополия не только на власть, политический язык, политическую символику и т. д., но и на экономическую систему. При обнулении всех этих институтов монополия не исчезла, а перекочевала в современные политические режимы, которые благополучно продолжают ею пользоваться.

Из этой связки – политического и экономического – Мадьяр выводит схему мафиозного государства и подробно ее описывает. Он говорит об олигархическом анархизме, о том, что в 1990-е годы существовало и в России. В Венгрии было то же самое, хотя в ней партия ФИДЕС сменила социалистов, или, скорее, социал-демократов. Но в своей квазитрадиционалистской риторике Виктор Орбан очень напоминает то, что можно услышать из уст Путина и некоторых представителей нынешнего российского режима. Все они подчеркивают близость к народу: «точно знают», что именно нужно народу.

Популизм в самом обывательском представлении как будто бы предлагает пустые обещания. Кстати, в политической риторике присутствуют схожие обвинения. Так, условный, «обобщенный Путин» – властный режим, обвиняет своих оппонентов – «обобщенного Навального», в том, что последний ничего не делает, только обещает, сбивает людей с толку. С противоположной стороны звучат точно такие же обвинения, но уже в адрес власти: вы ничего не делаете, развели коррупцию и т. д. Напротив, мы, как люди, близкие к народу и непосредственно вышедшие из народа, точно знаем, что предложить.

Даже если абстрагироваться от этой простой схемы, все равно возникает ощущение, что имитация меняется на имитацию. Но как бы то ни было, при всем возможном и вполне, может быть, оправданном скептицизме по отношению к популизму как состоявшемуся политическому явлению он тем не менее существует.

Андрей Рябов. Сравнение постсоциалистических режимов, несомненно, продуктивно. Оно дает возможность рассмотреть, как из общего социалистического прошлого рождаются довольно близкие системы, использующие элементы консервативного популизма.

Иван Бабицкий, сообщество Диссернет

Исходным пунктом для моего сегодняшнего выступления послужил один текст про популизм в современной европейской – и западной в целом – ситуации «„Популисты“ и „глобалисты“: спор о демократии», который я опубликовал в рамках дискуссии фонда «Либеральная миссия». Вообще, меня интересует популизм не как некое реальное явление, которому можно дать строгое определение, исследовать как живую реальность, а, скорее, «популизм» как ходовое понятие в общественной дискуссии, то есть то, что подразумевается обычно под этим словом в разнообразной публицистике. Не в академической дискуссии, а в той, которая влияет на «общественное мнение». Что, собственно, опознается как популизм в этом поле и что мы можем сказать про российскую ситуацию, про перспективы российского популизма с этой точки зрения?

Хочется сразу сделать оговорку, которую я и в том тексте тоже должен был сделать: ясно, что само это понятие публицистическое – оно объединяет в себе как минимум две довольно разные по своей природе вещи. Собственно говоря, так всегда и бывает с подобными понятиями: люди, которые их используют, примерно представляют себе, о чем они говорят, но строго не анализируют.

Часто под «популизмом» подразумевается, скажем так, разновидность манипуляции, то есть политическая технология, которая состоит в безответственной апелляции к чужому легкомыслию, в раздаче каких-то обещаний, которые невозможно выполнить, в объяснениях, что можно некую проблему решить каким-нибудь простым способом (которым ее на самом деле, конечно, решить нельзя). Это одно словоупотребление, более безоценочное – такое почти техническое описание.

И есть другое (конечно, гораздо более оценочное), когда популизмом называют апелляцию к «низменным чувствам». Человека, говорящего так, в данном случае не интересует, насколько предполагаемый «популист» сам верит в то, что говорит, насколько он сознательно обманывает слушателей, скорее, просто таким образом оценивается его идеология. Обычно это означает, что идеология изображается как аморальная, как правило, это что-то националистическое, ксенофобское.

Если взять российский контекст, то я предлагаю выделить три простых признака, по которым у нас опознают нечто в публицистическом поле как популистское. Первый признак (уже много раз упоминаемый) – это антиэлитизм, то есть риторическое противопоставление добродетельного народа и не очень добродетельной элиты,