Ваше поколение оставило нам только нищету. Вы должны были довести дело до конца. Вырвать все под корень, начать все с чистого листа, а не просто вывеску сменить. У нас сейчас все как было: коррумпированная элита и бесправная беднота. Беднота должна восстать. Вот когда вы получите свободу – не раньше. А не это жалкое существование, когда вы подбираете крохи, убеждая себя, что ради этого стоило рисковать жизнью. Это не свобода, и я не дам внушать моему ребенку, что эта бесправная тюрьма лучше, чем она есть».

Отец Самуэля заморгал на Мирию:

«Ты очень сердитая девушка. Смотри, не то ребенок будет желчный».

«Лучше желчный, чем недоумок».

И все же вскоре Мирия согласилась переехать к родителям Самуэля. Она работала переводчицей в новостном агентстве – переводила с английского международные новости, которые печатали национальные газеты. Но из-за возросшего давления цензуры и паранойи правящей верхушки большинство международных новостей оказалось под запретом. И агентство закрылось. Мирия потеряла работу и не могла больше оплачивать квартиру.

Она всегда рубила сплеча, никогда не боялась откровенных высказываний. Но теперь присмирела. Когда другие говорили, она барабанила пальцами по столу. Опрокидывала полбутылки пива или жадно затягивалась сигаретой, лишь бы заткнуть себе рот. Но глаза ее на собраниях метали молнии. А хуже всего она себя чувствовала по ночам. Однажды Самуэль проснулся и увидел, что она сидит рядом с ним, подтянув колени к подбородку, и курит, глядя на него с прищуром.

«Что такое?»

«Ты говоришь во сне. Ты это знаешь?»

«Извини. Я мешаю тебе спать?»

«Нет».

«Что я говорил?»

«Ничего».

Кроме того, они препирались. О еде. О том, что Мирия ничего не ест. Она говорила, что ее мутит по утрам или что мать Самуэля плохо готовит. Собака жрать не будет, говорила она. Бывало, она целыми днями ничего не ела или бесконечно жевала одну ложку.

«Ты должна есть, – говорил Самуэль, придвигая к ней тарелку, и добавлял для острастки: – Или хочешь, чтобы ребенок умер?»

«А ты будешь сильно против?»

Потом, когда начались схватки и отошли воды, она схватила его за руку и сказала:

«Я не хочу, чтобы у этого ребенка был такой отец. Ты должен показать, чего стоишь. Ты должен стать кем-то большим».

«Как? Я не знаю, чего ты от меня хочешь. Что мне сделать?»

«Ты должен дать клятву. Стать одним из нас».

Ответить Самуэль не успел. Его вывели из комнаты мать с соседкой, чтобы он ждал на улице, пока кончатся роды.

Он никогда еще не видел такого маленького младенца. Маленького и до странности желтого. Крохотные кулачки были сжаты, глазки закрыты. Самуэль взял его на руки, чувствуя его запах и хрупкость. Он вдруг понял, что имел в виду отец, говоря о свободе. Как важна свобода для такого маленького человечка. И сказал:

«Да, порядок. Я дам клятву».

Он сидел, держа на руках Леси, рядом со спящей Мирией, и тут пришел Жума. Самуэль подумал, что он пришел взглянуть на новорожденного, но Жума вместо того, чтобы поздравить его, шепотом позвал из комнаты. Нашли труп. Самуэль должен был пойти с ним.

САМУЭЛЬ ПОШЕЛ С ЖУМОЙ НА ЗАБРОШЕННУЮ СТРОЙКУ. Их было немало в городе, многоквартирных зданий, заложенных при колонистах и замороженных после того, как страна добилась независимости. Но та стройка из них выделялась – то был большой детдом, который приказал построить первый президент; детдом должен был приютить тех, кто потерял родителей в войне за независимость. Отцом им должен был стать президент, а матерью – родина. В честь начала строительства провели большую церемонию, на которой беспризорников угощали пирожными, а перед площадкой висел баннер с улыбающимся президентом с распростертыми объятиями. Однако вскоре все работы остановились. Поговаривали о хищении средств, о банкротстве нового правительства. Успели только вырыть фундамент и возвести нескольких цементных стоек. Вскоре это место превратилось в свалку для местных. К тому времени, как Жума привел туда Самуэля, она была завалена мусором примерно на треть, хотя в дождь все это растекалось по всей площади. Кучи мусора кишели крысами, насекомыми и бездомными кошками.

Когда Самуэль с Жумой пришли, их уже ждал общий знакомый по имени Джейкс. Это он нашел труп. Он стоял спиной к яме, залитой водой, натянув футболку на нос и рот. Рядом виднелась свежая куча рвоты. Вонь стояла ужасная, и Самуэль зажал рукой нос, приближаясь. Был разгар лета; отбросы гнили на жаре. Над всем вилась туча мошек.

Самуэль посмотрел туда, куда указывал Жума. Там лежал на спине Большой Ро, голый, избитый, одна рука была согнута за спиной, другая отведена в сторону. Вместо лица сплошное месиво. Но Самуэль узнал его по левой ноге: все ногти почернели и отвалились после того, как месяц назад ему по ноге проехался солдат на мотоцикле. Во время допроса ногу его не трогали, но она внушала Самуэлю даже большее отвращение, чем кровавое месиво вместо лица.

«Ночью бросили», – сказал Джейкс сквозь футболку.

Самуэль не сразу разобрал слова.

«Что думаешь, Сэм?» – спросил Жума.

«Это он».

«Да, но как мы его вытащим отсюда?»

«Нужно будет ночью, – сказал Джейкс, – не то полиция…»

«Нет, – сказал Жума. – Даже не думай. Только не ночью. Слишком опасно. Комендантский час, патрули. Они проверяют здесь каждую ночь. Хочешь, чтобы мы все кончили так же?»

«Сжечь его?»

«В такой воде?»

В итоге они одолжили тележку у дяди Джейкса, державшего когда-то продуктовый киоск на базаре. Одно колесо тянуло вправо, другое скрипело, но крутилось. Они прошли с тележкой по улицам, собирая мусор со всех помоек, из трущоб, ларьков, с тротуаров. Когда тележка наполнилась, они вернулись к трупу, взяли шест и подтянули его поближе, а затем вывалили на него мусор. Пять раз они наполняли тележку и возвращались к трупу, прежде чем решили, что его не найдут.

«Такие себе похороны», – сказал Жума, перекрестив кучу мусора.

«Многие и этого не удостоились», – сказал Самуэль.

Он вытер лоб и приложил руку ко рту. В складках кожи еще оставался запах новорожденного.

САМУЭЛЬ ДВИНУЛСЯ ПРОЧЬ ОТ КОТТЕДЖА по желтой траве мыса, думая сначала спуститься к причалу, чтобы осмотреть обвалившуюся изгородь. Но потом пошел вверх по склону, сужавшемуся к восточной оконечности острова. Склон забирал вверх, истончаясь до небольшого пика. Когда-то там установили береговой знак – небольшой цементный фундамент, на котором стоял железный крест или что-то подобное. Теперь остался только фундамент. Самуэль оперся о ржавый столб и посмотрел вниз, на небольшой восточный пляж, где редко бывал.

Тихие волны накатывали на берег.