Я все еще помнила его запах. Терпкий аромат кожи юноши, становящегося мужчиной, свежий и с такой легкой горчинкой. Помнила дрожь, которая охватывала все тело, когда он его касался. Помнила хрупкость, нежность и боль в его движениях, когда он действовал невероятно осторожно, боясь ранить меня.

Для меня не существовало никого в тот момент, кроме Райана. Ничего с собой не могла поделать. Поняла, что влюбилась по уши. И с пониманием этого готова была принять свой последний вздох.

Проводила нервными пальцами по его обнаженной спине. Отдавалась ощущению счастья, чувствуя тяжесть его ног на моих ногах, его живота на моем, его вес на всем своем теле. И точно так же, как сейчас, роняла слезы в такт каждому движению, потому что не слышала ничего, кроме оглушающего грохота своего сердца.

Хотела умереть в его объятиях в тот вечер. И это казалось самым правильным решением в моей жизни. Выныривая из поцелуя, чтобы глотнуть немного кислорода, шептала ему что-то о своих чувствах. Сама не помню, что. Потому что голова кружилась все сильнее, а сознание неумолимо покидало меня.

«Эмили» — звучало мое имя в тишине густой травы. Он бормотал его мне на ухо. Шептал, прижимаясь губами к шее, целуя волосы, слизывая пот с моего виска. Это было так удивительно, так трогательно. Я слышала его шепот, даже ныряя в бездну, даже переставая существовать. Он отдавался эхом в ночи, и его не иссушило бы знойное солнце, не смыло бы дождями, не унесло бы быстрым ветром. Он навсегда отпечатался в моей памяти.

Я сама этого хотела. Никогда не признавалась, что Райан мне нравится. Ни Шейле, ни ему самому. Отвергала. Хотела быть отвергнутой. Готовилась к смерти.

И теперь все происходило ровно так, как мной и было запланировано.

Все умерло вместе с моим прежним сердцем.

Мальчик.

Ему лет шесть. Как и мне. Потому что я вижу свои руки — крошечные, с коротенькими пухлыми пальчиками. На мне ярко-красное платье с белой лентой на поясе. И гольфы — белые, длинные. Подтягиваю их своими забавными ручками, выходит так неуклюже: на правой ноге гольф сидит выше, чем на левой. Но мне нравится.

Мы смеемся.

— Будешь конфетку? — Мальчишка разжимает ладонь, в ней лежит полу-растаявшая, мятая шоколадная конфета.

Он очень хочет, чтобы я ее взяла. Слышу это по надежде, затаенной в его голосе, вижу по тому, как нетерпеливо бьет он ножкой в смешном кожаном башмачке по асфальту.

— Давай. — Касаюсь его ладони.

Конфета теперь у меня.

Довольно улыбаюсь и по-девичьи кокетливо отвожу взгляд.

Он ждет. Чего? Догадываюсь быстро. Когда я с ним поделюсь этой конфетой. Но мне не жалко, даже наоборот. Какое-то особенное удовольствие распирает мою грудь, когда я разворачиваю сладость, отламываю больший кусок и вижу, как он его хватает и сует прямо в рот. Мальчик очень хотел эту конфету, но все равно поделился со мной. А я с ним.

Мы счастливы. Я слышу наш звонкий смех.

Мы бежим.

Сворачиваем с дороги и продираемся сквозь кустарник, пока не выбегаем к тропинке, которая ведет вниз по склону. Он держит меня за руку, чтобы не упала. Спускаться трудно, и мне не хочется оступиться, чтобы случайно не зацепиться за что-нибудь и не испортить платье, потому что мама непременно станет ругаться. Поднимаю взгляд к небу и вижу, как солнце вспышками пробивается сквозь ветви деревьев, бросая на нас свой свет, словно раскаленные капли. В подлеске шумит ветер: будто десятки дверей со скрипом открываются и закрываются одновременно.

— Давай! — Он останавливается и протягивает ко мне ручонки. — Прыгай, …

Понимаю, что он зовет меня по имени. Силюсь услышать, но никак не получается. Все заглушает музыка, как в фильме ужасов, та самая, что постоянно слышится мне везде — кто-то играет на рояле знакомую мелодию.

Мальчишка что-то кричит, зовет меня, уговаривает прыгать. Я стою, замешкавшись, и хочу послушаться, но духу все равно не хватает. Потому что мой сон разваливается на части, затягиваемый странной мелодией куда-то в черную воронку сознания.

Тогда я протягиваю к нему руки. И он делает то же самое. Но не шагает. Между нами неглубокий ручей. Я снова поднимаю глаза на мальчишку и пытаюсь рассмотреть, но его лицо расплывается. Перед моим взором остается только щупленькая фигурка сорванца, тонкие ножки в широких шортиках на лямках, выцветшая футболка и протянутые ко мне руки.

Я знаю, что очень-очень люблю этого мальчика. Очень сильно хочу к нему. Нам так хорошо вместе. Ему можно рассказать все, о чем мечтаешь. И только он знает про коллекцию цветных пуговиц, которую я стащила у мамы и зарыла в одном секретном месте. Это теперь наш с ним секрет.

Силюсь вспомнить его имя. Открываю рот, чтобы произнести, но выходит что-то нечленораздельное. Вслушиваюсь в его голос, он зовет меня по имени. Снова и снова. Но слоги распадаются на отдельные гласные и разлетаются эхом: «Ах- ааа, ах-аааа». Все эта чертова музыка. Она везде. Она пропиливает ходы в моей голове, звенит колоколом, бьет набатом в виски, оглушает.

Я падаю на колени и пытаюсь в последний раз оглядеться. И вижу водопад. Тот самый. Потоки воды, сбегающие по горной породе и окруженные со всех сторон зеленой порослью. На секунду всплеск заглушает адскую мелодию, но это лишь короткий миг перед тем, как она поглотит меня, мальчишку и все происходящее. Мне становится нечем дышать, я вздрагиваю и вдруг резко просыпаюсь.

Хватаю ртом воздух, часто дышу и оглядываюсь по сторонам. Все та же комната, все то же кресло, на коленях лежит телефон. Это был просто сон. Откидываю одеяло и встаю. Обнаруживаю, что все мое тело покрыто липким потом. Ожесточенно тру виски, пытаясь восстановить в памяти детали сна, и с досады толкаю кресло, которое тут же заваливается на бок.

Это не видения. Это не мои фантазии. Это что-то еще.

Только что?

* * *

— Доброе утро, — сказала, войдя в кухню.

Подняла голову и несмело посмотрела на маму.

— Доброе утро, Эмили. — По ее голосу было слышно, что она все еще осуждала меня.

Она бросила на меня короткий взгляд и вернулась к нарезанию томатов.

— Мам… — Я подошла к ней и уткнулась носом в плечо. — Ты прости меня, ладно? Не знаю, что вчера нашло на меня. Разговаривала с тобой так грубо, еще и дверью хлопнула.

— Прощаю. — Вздохнула она.

И я почувствовала, как ее губы прикоснулись к моему лбу.

— Не злись, хорошо?

— Я не злюсь.

— Ты без настроения.

— Твой отец вчера ушел.

Я отстранилась и посмотрела ей в глаза. Они были красными и припухшими от слез.

- Что? — Переспросила.

— Да. Всё. Это окончательно.