Трудно представить себе более дикую местность, чем на подступах к Киликийским Воротам. Горные склоны время от времени прорезали узкие ущелья, по дну которых протекали потоки талой воды. Бросив взгляд наверх, я видел сосны, ослепительно зеленые на солнце, а над ними заснеженные поляны, которые послеобеденное солнце окрашивало в нежно-розовый цвет. Порой наша машина оказывалась на самом краю дороги, за которым открывалась глубокая пропасть. Не раз нам приходилось останавливаться и убирать с пути крупные валуны, сошедшие с вершин в результате оползня.

Чем хуже становилась дорога, тем больше добавлялось бодрости у моего водителя. По-английски он знал одно только слово — «танцевать». Когда нас особенно сильно подбрасывало на какой-нибудь колдобине, и рессоры, казалось, вот-вот лопнут… Или когда он сам впиливался головой в потолок, этот непостижимый человек оборачивался ко мне и — усиленно жестикулируя, чтобы обозначить неустойчивость машины — весело кричал:

— Танцевать, танцевать!

В нескольких милях от Киликийских Ворот мы наткнулись на крохотную деревушку, прилепившуюся на горном склоне. Всего несколько хижин стояло вокруг полицейского участка.

Улыбчивый молодой полицейский с винтовкой за плечами спросил, куда мы направляемся. И это притом, что уже несколько столетий на здешней дороге существовало лишь одно направление! Полицейский осмотрел салон нашей машины и кивнул мне вполне дружелюбно. Все могло бы закончиться вполне нормально, если б из полицейского участка не выскочил молодой человек с растрепанной шевелюрой. Он хотел знать, что происходит. Юноша произнес несколько фраз на плохом французском, из чего я заключил, что он — сын директора местной школы.

Он задавал мне множество вопросов, и, поскольку аданский полицейский оставил у себя мой паспорт, я оказался в сложном положении. Особенно когда полицейский, понуждаемый юношей, присоединился к нашей беседе.

— Вы говорите, что вы англичанин? — спросил молодой человек. — Вам выдали паспорт в Берлине?

— Нет, — ответил я. — Берлин — это в Германии. Мне выдали паспорт в Лондоне.

— Что вы делаете в Турции? С какой целью направляетесь к Киликийским Воротам?

В моем положении было бесполезно спорить или спрашивать, на каком основании этот юноша задает мне вопросы и подвергает перекрестному допросу. Покинув машину, я уселся на камень, курил и терпеливо ждал, пока молодой фанатик беседовал с моим шофером. Мне было ясно, что этот сельский шовинист вполне может закрыть мне дорогу к Киликийским Воротам, а то и вовсе засадить на всю ночь в кутузку.

Тут он заметил мой фотоаппарат и взъярился еще больше.

— Что это? — кричал он, тыча пальцем в камеру. — Это фотоаппарат! Вы не можете фотографировать!

Наконец он принял решение.

— Этот человек поедет с вами, — безапелляционно заявил он, указывая на полицейского.

Вряд ли такая перспектива обрадовала полицейского. Но он молча занял место рядом с водителем, и мы покинули пределы негостеприимной деревни. Мы ехали по горной дороге. Время от времени машину подбрасывало на ухабах, и я с беспокойством поглядывал на винтовку нашего конвоира: как бы он не проткнул штыком ветхий потолок. Я надеялся также, что с предохранителем у него все в порядке.

Мало-помалу воспоминания о юном параноике испарились. Мой водитель запел какую-то национальную песню, полицейский его поддержал. Периодически пение прерывалось взрывами смеха. За окошком становилось все прохладнее. Постепенно все звуки смолкли, тишина нарушалась лишь грохотом ручьев, стекавших по склонам. Вскоре перед нами открылся самый ужасающий перевал, какой мне доводилось видеть.

Древняя дорога через Таврские горы тянется примерно на восемьдесят миль, но сам перевал — Киликийские Ворота — занимает всего сотню ярдов в длину. По обеим сторонам узкого ущелья поднимались темные утесы. По сути, перевал представляет собой расщелину в скале, по дну которой протекает грохочущий поток.

Я прошелся пешком и изучил полустертые надписи на поверхности скалы. Они были высечены в незапамятные времена воинами, проходившими через эти Ворота. Одна из надписей, по-моему, относилась к периоду Марка Аврелия.

Думаю, в этой расселине обитает множество призраков. Еще на заре времен военные и коммерческие нужды приводили сюда десятки армий и торговых караванов. По свидетельству Ксенофона, еще летом 401 года до н. э. великий царь Кир, направляясь в Вавилон, проходил здесь со своими Десятью Тысячами. Этой же дорогой вел армию Александр Македонский — в 333 году до н. э., после битвы при Гранике. Возможно, он стоял на этом самом месте и озирал отвесные склоны ущелья. Как и любой умный солдат, Александр опасался засады — уж больно подходяще место. Он послал на разведку отряд легковооруженных фракийцев и с удивлением обнаружил, что персы не позаботились занять перевал. Позже он узнал, что те подожгли Тарс — чтобы великие сокровища не попали в руки Александра — и поспешно отступили, не рискнув встретиться лицом к лицу с его победоносной фалангой. Таким образом, Александр беспрепятственно вошел в разоренный Тарс. И, кстати сказать, чуть не погиб: купание в ледяных водах Кидна обернулось для царя простудой и жестокой болезнью.

Крестоносцы тоже были вынуждены преодолевать этот перевал на своем пути из Константинополя в Малую Азию. И точно так же они в страхе стояли перед узким и мрачным ущельем. Недаром они нарекли его «Воротами Иуды».

Да, много воспоминаний хранят здешние горы. Однако, стоя в тот день на перевале, я думал не о завоевателях чужих стран и богатых торговых караванах. Перед глазами у меня стоял одинокий путник с посохом в руке, который тяжело бредет по каменистой тропе. Путь его лежит через Киликийские Ворота в Малую Азию, и несет он весть о мире.

Павел наверняка с детства знал здешние места. Ведь в эпоху римлян было принято в летние месяцы покидать знойную равнину и перебираться в горы. Возможно, вначале Киликийские Ворота представлялись ему проходом в иной мир. И ребенок был не так уж далек от истины. Действительно, дороги из Багдада и Антиохии в этом месте преодолевали рубеж, за которым вливались в большой и прямой как стрела тракт, ведущий сначала в Эфес, затем за море и наконец в самое сердце мира — в Вечный Рим.

Увлекшись мыслями о неукротимом страннике, я так долго сидел на перевале, что мои спутники стали бросать на меня косые взгляды. Наверное, прикидывали, какую каверзу замышляет подозрительный иностранец на этом перевале. Ну что ж, их можно понять. Ведь путь через Киликийские Ворота и сегодня, как во времена Ксенофонта, служит военной дорогой.

Ко мне подошел водитель и стал что-то говорить, указывая на небо. Я понял: если мы не выедем немедленно, то, скорее всего, придется заночевать на холмах. Я с сожалением повиновался, и мы тронулись в обратный путь. В Тарс мы вернулись уже затемно.

В городе царила гробовая тишина: ни голосов, ни звука шагов. Лишь время от времени принимались лаять собаки, а где-то далеко на равнине им вторили шакалы. И, словно призрак при лунном свете, перед моими глазами возник исчезнувший навсегда Тарс — город храмов и колоннад. И снова привиделся мне одинокий путник, который упорно пробирается сквозь горы на запад, неся с собой драгоценное послание Христа.