– Но имей в виду, – предупредил я. – Ты мне обещала, что, когда все закончится, освободишь моих друзей, так ведь?

– Непременно! Обязательно, обязательно освободим! – заверила Яна с тем энтузиазмом, с которым представившийся режиссером прохвост обещает первокурснице главную роль, уже готовясь залезть к ней под лифчик и выключить свет.

– А что насчет меня? – не унимался я. – Мне, знаешь ли, тоже выговором не отделаться. Как со мной быть?

– Ой, Адамов, – отмахнулась Яна. – Это вообще пустяки. Не бери в голову даже. Когда все закончится, я тебе расскажу как-нибудь, какие мне приходилось проблемы решать, а твой вопрос – это так, семечки.

Она взяла черный восковой карандаш и старательно переписала на альбомный листок два номера.

– Вот. Первый – это рабочий, а второй – домашний. Точнее, это телефон гостиницы, он в «Советской» сейчас живет, там вот добавочный приписан, чтобы с номером соединили.

Я взял листок, сложил вчетверо, засунул в карман и поднялся.

– Куда это ты? – удивилась Яна.

– По делам, – ответил я и надел кепку. – Свяжемся, когда будет повод.

И пошел к двери.

– Витя, спасибо! – крикнула вслед Яна. – Мы будем ждать! Кстати, отлично выглядишь!

Я уже почти закрыл за собой дверь, но успел услышать, как она негромко сказала Ильинскому:

– Ну вот, а ты говорил, не простит…

…Я прошел пару кварталов в сторону метро и спустился по лестнице подземного перехода в прохладные лабиринты знаменитого «Выборгского тоннеля»: несколько сот метров пустынных коридоров, облицованных белой плиткой и освещенных бледно-желтым мертвенным светом, таких запутанных, что местные конспирологи немедленно после открытия тоннеля предположили, будто это сделано на тот случай, чтобы вражеские солдаты заплутали, дойди дело до войны и вторжения в коммуникации метро и бомбоубежищ.

Я словно снова оказался в закулисье или на заброшенной космической станции, как их обычно изображают в кино. Шаги отзывались в пустоте тревожным эхом. Где-то пощелкивала, мигая, лампа. Я прошел через пару квадратных арок и поворотов, нашел висящий на стене телефон-автомат и снял трубку. Еще раз быстро прокрутил в голове: «опытнейший сотрудник», как характеризовал его Кардинал, дядя Володя, приставленный Жваловым к Гуревичу; звонок Ильинского; несчастная Галя Скобейда и Исаев, убитые в Сосновке при передаче черновиков исследования универсальной бинарной волны; сожженные письма, пропавшая подруга детства, пистолет «Вальтер»…Что ж, похоже пешка, решившаяся на игру по своим правилам, готова была сделать ход сразу через два поля.

В трубке гудел непрерывный сигнал. Чувствуя себя несколько глупо, я подождал немного и произнес:

– Иф Штеллай Шеда Мадиах.

– Керувим Иф Штеллай Шеда Мадиах, мой друг, – нежно откликнулась она и тихонько рассмеялась. – Но для тебя я просто Стелла, к чему эти церемонии.

– Есть дело, – сообщил я.

– Вся внимание.

– Устрой мне встречу с этим… вашим главным в секторе Полигона… с машгиахом.

– Вот как. Интересно. А может быть, сразу с самим Ветхим Днями?

– С Ним я и сам могу поговорить напрямую, без посредников.

– Соображаешь, – с уважением откликнулась Стелла. – Зачем тебе понадобился машгиах?

– Пока не могу сказать.

– А я пока не могу помочь. Сам-то понимаешь, чего просишь?

– Ладно, слушай…

Я объяснил ей, как мог и что мог. Наверное, стоило бы подробнее, но тогда я и сам не был уверен в том, что дело выгорит.

– Не знаю… – с сомнением проговорила Стелла. – Честно говоря, стало ненамного понятнее.

– Под мою ответственность. Если окажется, что я ошибся, превратишь меня в черепашку.

Она расхохоталась.

– Ладно, я попробую. Ждите ответа!

Ответ пришел около восьми вечера, когда мы со Славкой, развалившись на его диване, пили пиво и смотрели на переносном черно-белом телевизоре «Собаку Баскервилей». Светлокудрая Лора Лайнс, в исполнении неподражаемой Аллы Демидовой, с аристократическим прискорбием истинной леди заметила: «Значит, нет на свете джентльменов», а потом взглянула прямо на меня и добавила, не изменив интонаций:

– Будьте готовы связаться со мной завтра к полудню. Я пришлю за вами свой экипаж. И помните: вам достаточно лишь чертыхнуться!

Подмигнула и продолжила набивать изящную женскую трубку. Славка как ни в чем ни бывало смотрел на экран. «Вы назначили свидание сэру Чарльзу в том самом месте и в тот самый час, когда его постигла смерть», – многозначительно сообщил доктор Ватсон. Я встал и сказал:

– Надо звоночек сделать, – и вышел из комнаты.

В коридоре было темно и тихо, только бормотали телевизоры в закрытых комнатах, будто тихие сумасшедшие, запертые на ночь в палатах дома скорби, да рассеивали сумрак клинья синеватого света из-под дверей. Я включил лампочку на телефонной тумбочке и набрал номер гостиницы.

– Девушка, с пятьсот вторым соедините, пожалуйста.

Прошли секунды. Из Славкиной комнаты доносилась волшебная мелодия для флейты Дашкевича.

– Я слушаю вас, – раздался в динамике располагающий баритон.

– Владимир… простите, не знаю, как по батюшке…

– Владимирович, – великодушно подсказал баритон. – А вы, собственно, кто?

– Меня зовут Виктор, – сказал я. – Ваш телефон передал мне Савва Ильинский и попросил встретиться для обсуждения деталей сотрудничества. Вам будет удобно завтра, ну, скажем, в десять утра?..

* * *

Вечером в начале одиннадцатого было уже темно. Вокруг рыжих ночных фонарей клубился дым, будто сотни китайских драконов. Славка шел впереди и курил папиросу, искрящийся пепел разлетался, исчезая во тьме. Мы вошли в «прерии»; высокая трава шелестела, цепляла за ноги, хлестала по коленям и бедрам, окружала дыханием вязких ночных ароматов. Издалека взвыл и затих, обессилев, протяжный паровозный гудок. Несколько раз прожужжали потревоженные насекомые, устроившиеся на ночлег в чертогах трав и кустарников. Прошуршала, юркнув в сторону, мышь.

– Ну вот, пришли, – сказал Славка.

Я оказался тут второй раз за последние несколько дней: снова ночью, но теперь уже не мимоходом, а в компании старого друга, вместе с которым в счастливые давние годы бывал здесь то гуроном, то переселенцем, сражался с воображаемыми врагами, а потом всерьез схватился с самим другом, подведя черту под золотой беззаботной эпохой. Как водится у полян и площадок далекого детства, форт Уильям-Генри тоже съежился за прошедшие годы, будто шагреневая кожа от множества неразумных желаний; помню, что, когда мы с ножами в руках стояли друг против друга тем незабываемым летним днем пятнадцать лет назад, поляна казалась широкой, как Куликово поле. Ныне трава изменила границы, близко подобравшись от краев к середине, на которой чернело пятно от костра в окружении скамьи из бревна, сломанных ящиков и битых стекол.