– Да ничего особенного. Что такого может быть известно про человека, которого никогда не было?

– А я – был?

– Не знаю.

– Но тебе что-нибудь про меня известно?

– Ничего.

    Ангел поднялся, молча посмотрел на красную лужу там, где лежало тело.

– Он очень любил землянику, – сказал узник. – Быть может, про его жизнь тоже напишут книгу.

– Может быть, – кивнул ангел и направился к стене. – Евангелием больше, евангелием меньше… – бросил он напоследок.

    Когда последняя песчинка времени с шорохом скатилась по камням и потерялась где-то в щелях пола, узник вздохнул и вытянулся на лежаке.

    Приходила жена надзирателя с ведром воды. Долго шлёпала мокрыми тряпками, отмывая кровь и мозги любителя земляники, монотонно напевая себе под нос какую-то непритязательную кафешантанную песенку из забытой молодости и временами бросая на узника быстрые испытующие взгляды.

– На обед сегодня горох, – сказала она, уходя.

– Наконец-то! – отозвался узник.

    Смеясь, покачивая головой над его простоватой шуткой, жена надзирателя ушла.

    Тогда узник слез с лежака, встал посреди камеры и долго смотрел на окно, намалёванное под потолком, и прислушивался к нему, словно надеялся услышать шум дождя, поливающего снаружи тюремную крышу, землю, далёкие земляничные холмы и коров, само существование которых, впрочем, никем ещё за всю историю человечества так и не было доказано.

    Потом улыбнулся, наклонил голову и бросился на стену. Уже в нескольких сантиметрах от камня – не сумел, поднял голову и принял удар не лбом, а грудью.

    Охнул, поперхнулся дыханием, сполз по стене, опустился на пол, бессильно засмеялся, захохотал, хлопая себя по коленям. По щекам его текли слёзы.

    Плакал он долго и безутешно, плакал, пока дверь не приоткрылась и в камеру не вошёл сын надзирателя.

– Здравствуйте, господин сын надзирателя, – проговорил узник надломленным голосом, торопливо утирая рукавом глаза.

– Классно ты его уложил, – без всяких предисловий сказал мальчик, усаживаясь рядом. – У него пол-башки всмятку. От портрета вообще ничего не осталось.

– Мне очень жаль, – сокрушённо отозвался узник.

– А чего там жалеть-то? Его давно хотели убрать.

– Убрать?

– Ну да. Он был этот… как его… вольнодумец, во.

– Я не знал.

– А никто не знал.

– О, боже, боже! – воскликнул узник, пряча лицо в ладонях.

– Это случайно вызналось, – продолжал сын надзирателя, не обращая никакого внимания на горе узника. – К ним только намедни новый циркуляр пришёл и там все признаки вольнодумцев были расписаны. Нам тоже пришёл такой. Отец до самой ночи сидел, всё рядил да примерял, похож ты на вольнодумца или не похож.

– И? – робко произнёс узник.

– Ну и вот, – неопределённо отвечал сын надзирателя.

– Так вольнодумец я или нет? – настаивал узник.

– Да кто ж тебя знает, – пожал плечами сын надзирателя.

– Но папенька-то ваш как решил?

– Решил, что там видно будет.

– Ах, вот как…

– Бежать тебе надо, – сын надзирателя по-взрослому взял узника за плечо, встряхнул. – Бежать. Отец твёрдо решил тебя извести, я знаю, я слышал, как он матери говорил: «Не прост этот узник, ох как не прост, надо от него избавляться». А мать его спрашивает: «Как избавляться?» А он: «Как, как… Известно как», и подмигивает.

– Бежать не выйдет, – скорбно покачал головой узник. – Один раз уже не вышло. Выхода нет.

– Есть, – прошептал сын надзирателя, придвигаясь поближе к узнику.

    Он уже совсем было собрался изложить свой новый и, кажется, самый верный план побега, но тут дверь открылась и в проёме возникла улыбающаяся фигура начальника тюрьмы. В руке он держал довольно объёмистый свёрток, перетянутый крест-накрест шпагатом. При виде сына надзирателя лицо начальника сурово вытянулось, а мальчик совсем растерялся.

– Что это вы здесь делаете, мой юный друг? – строго вопросил начальник тюрьмы.

– Я по поручению, – быстро нашёлся сын надзирателя с ответом. – Дочь надзирателя послала меня кое-что передать узнику.

– Вот как… – недоверчиво хмыкнул начальник тюрьмы. – Так что же, передал?

– Передал.

– Ну в таком разе и ступай, дружок, ступай.

    Сын надзирателя поднялся и под неотрывным взглядом начальника тюрьмы и опасливо его обойдя, скользнул к двери. Исчез в коридоре.

    Начальник тюрьмы проводил его недоброй усмешкой, покачал головой и уже с широкой добродушной улыбкой на лице повернулся к узнику, который торопливо пересел с пола на топчан.

– Ох уж это племя младое, – вздохнул начальник тюрьмы с притворной юмористической как бы сговоренностью, как это принято во взрослых упоминаниях о детских проказах, пока сдаётся новая талия в шибер или разливается по следующей рюмке кальвадоса. – Того и жди только, что отчебучит какую-нибудь пакость – письмо на волю вынесет, а то и побег организует. А что за сим воспоследует, того он своим детским умом не разумеет. И каково будет отцу его – сие тоже непостижимо глупому чаду. Ох-ох-ох… Я чай, он вам снова побег предлагал, господин узник? – спросил начальник тюрьмы вдруг после небольшой паузы, в течение которой задумчивый взгляд его наблюдал мимические движения узника.

– Нет, – замотал головой тот, – нет, не предлагал.

– А что же? Подбивал к бунту?

– Нет, что вы, господин начальник тюрьмы!

– Да что, с него станется, бывало уже такое, уже пострадал кое-кто через свою излишнюю доверчивость к детским выдумкам. А впрочем, я не о том пришёл с вами говорить, господин узник, – перешёл начальник тюрьмы к делу. – Я с вами вот об этом пришёл говорить, – улыбнулся он, приподнимая свёрток так, чтобы узник мог хорошенько его рассмотреть. Хотя рассматривать там особо нечего было – что-то завёрнутое в серую, хрусткую упаковочную бумагу, довольно объёмистое. Узник молча ждал продолжения.

    Начальник тюрьмы подошёл к столу, водрузил на него свёрток и, любовно на него поглядывая, погладил шершавую бумагу.

– Это вы правильно сделали, что не согласились на побег, – сказал он, не отрывая взгляда от свёртка. – Подвёл бы вас мальчонка этими побегами под расстрельную статью. А палача-то у нас нет, сами знаете. Пришлось бы вам опять в рулетку играть самому с собой, хе-хе, помните, как тогда, с пожарником было? Когда патрончики-то я так удачно рассчитал, помните? Только уж в этот раз всё было бы по-честному, уж вы бы не проиграли-с. Так что это очень хорошо, что не согласились вы на побег.

– Да он не предлагал, – попытался узник оправдать мальчика, но начальник тюрьмы не обратил на его возражение никакого внимания – для него вопрос виновности сына надзирателя был, кажется, решён окончательно. И узник с тревогой думал о том, какое наказание постигнет несчастного ребёнка.

– Вы, господин узник, поймите одно, – продолжал меж тем начальник тюрьмы, – вы, пожалуйста, одно усвойте для себя окончательно: побег – это фикция, нонсенс, это ничто, это смерть. Понимаете?