Вот почему мы чувствуем себя несостоявшимися как родители, если видим, что нашим детям нечего доказывать. Вот почему, когда они вместо «я хочу стать профессиональным серфингистом» говорят просто «я хочу заниматься серфингом», даже самые понимающие из нас — иногда даже те, у кого достаточно денег, чтобы не беспокоиться, как наши дети будут зарабатывать на жизнь, — смотрят на них и задумываются, лишь на мгновение, как это получившееся от нас существо может быть так на нас не похоже, так далеко от нас, задумываются, лишь на мгновение, наши ли это дети вообще.

Вот почему, если мы хороши как родители, мы начинаем учить их плавать как можно раньше. Мы учим их ради их же блага. Мы учим их, хотя и знаем, что благо — это держать голову над водой, в которой мы тонем.

Однако далеко не все вампиры — мужчины. В сущности, после Влада-Закалывателя самой классической моделью легенды о вампире является венгерская графиня Эржебет Батори, жившая в шестнадцатом веке. Она верила, что человеческая кровь сохраняет кожу в состоянии «юного совершенства». Поэтому в ее будуар приводили крестьян, убивали их и выпускали из их тел кровь. Затем, пока кровь оставалась еще свежей и теплой (ведь со временем она сворачивается), графиня принимала из этой крови ванну. Прежде чем ее привлекли к суду и казнили, с этой целью она убила шестьсот тринадцать человек.

Однако убитыми были не только крестьяне. По словам графини, единственная кровь, которая была способна сотворить подобное чудо, — кровь молоденьких девушек.

В твоей жизни есть одно событие, о котором ты никогда ни с кем не говорил, хотя каждый о нем знает, хотя то и дело ты все еще слышишь, как люди сплетничают о нем, люди достаточно новые в компании, которые даже не задумываются, на свое ли место они припарковали машины, но уже начинают сплетничать о главном менеджере, заглянувшем в их офис.

Ты никогда не обсуждал это событие ни с кем, хотя это случилось — когда же? — десять, пятнадцать лет назад? Раньше? Позже? По сути, никто даже не пытался говорить с тобой об этом с той ночи, когда твоя жена узнала правду и спросила:

— Хочешь поговорить об этом?

А ты ответил:

— Нет.

И она сказала:

— Хорошо, дай мне знать, если захочешь.

Иногда ты задумываешься, что случится, если ты позвонишь ей сейчас в Орегон или Гонконг или куда-то еще, где она сейчас живет, и скажешь:

— О’кей. Сейчас. Сейчас я хочу поговорить об этом.

Ты задумываешься над этим, когда не можешь перестать думать о том событии. Когда на улице поздно, а ты один. Когда остальные пассажиры в самолете спят, жалюзи опущены, и единственный звук вокруг — это слабый шум двигателей, слабый, потому что это очень дорогой самолет, и ты перестаешь думать об этом лишь потому, что стюардесса тихо спрашивает:

— Принести еще?

Ты задумываешься над этим, когда по случаю прекрасного вечера — а ты так давно не ходил пешком! — ты отпускаешь водителя после обеда, сказав ему, что собираешься пройти тридцать четыре квартала до дома. Когда ты почти сразу же при погружении ранишь руку о коралл и вынужден из-за этого подняться, а на борту — только ты, капитан и его помощник, а все остальные еще остаются под водой, и помощник подходит к тебе с бинтом, в то время как ты пристально разглядываешь в воде риф — он всего-то в десяти-двадцати футах, — и говорит тебе:

— Жаль, что вы не можете увидеть его, он прекрас…

Ты задумываешься над этим, когда вспоминаешь, как он произнес:

— Я собираюсь отвоевать это у тебя.

Человек, которого ты знал много лет, человек, с которым вы стояли у истоков этой чертовой компании, человек, без которого ты не смог бы все это провернуть, человек, знавший, как надавить на этих турков именно таким способом, которым на них следовало надавить, чтобы снизить до предела экспортную пошлину, человек, который смог удерживать форт те пять месяцев, когда болела Джиллиан, человек, который осознавал, что основная выгода вовсе не в том, в чем думали все остальные, включая консультантов.

Ты задумываешься над этим, когда вспоминаешь, как ты ответил:

— Отлично, но ты проиграешь, я уже на борту.

А он сказал:

— Ну что ж, посмотрим.

И он устроил действительно хорошую битву, откопав какого-то действительно крупного адвоката с бомбейским акцентом, но он, как бы то ни было, проиграл. Потому что единственным важным фактом было то, что судья — строгая и надменная сука с глазами цвета синевато-серого неба — хотела войти в совет директоров компании, раскрученной парнем как раз вроде тебя, и именно тебе она и благоволила.

Ты задумываешься над этим, когда вспоминаешь о том, что после оглашения решения судьи он действительно встал и заорал:

— Проклятье! Ты чертова сучка!

И он действительно опрокинул стол, его действительно пришлось скрутить по рукам трем судебным приставам, поскольку он был одним из самых крупных мужчин, которых ты когда-либо видел. Все это в конечном счете не имело значения.

Ты задумываешься над этим, когда вспоминаешь, как нескоро до тебя дошло это из новостей. Как ты не знал об этом более пяти дней, и когда узнал, первое, о чем ты подумал: «Интересно, где он достал оружие?» Как, узнав, хотя тебе и было плохо, ты отказался от чувства вины. Как до сих пор ты говоришь сам себе, что сделал все правильно, что ты снова поступил бы так же, если бы это было необходимо. Как до сих пор ты говоришь себе, что ты — не плохой человек, а всего лишь человек, который смотрит на вещи трезво.

Ты задумываешься над этим, когда размышляешь, что никогда ни с кем не говорил об этом, потому что единственный человек, с кем ты мог об этом поговорить, единственный человек, с кем тебе даже не нужно было бы говорить об этом, — это единственный человек, с кем ты сейчас не можешь поговорить, даже если очень захочешь.

Но все же то, что Ахиллес в конце концов вступил в сражение, было местью его товарищу Патроклу.

Но все же в конечном счете убил его не прославленный Гектор, а трусливый Парис.

Ты гулял по людным улицам Каира, ел финики по одной штуке из горсти, приценивался к коврам. Ты путешествовал по Андам верхом на лошади и заезжал в деревню на ланч из жареной морской свинки, papas fritas[5]и лимонада. На закате открытый джип медленно вез тебя в мужской монастырь в горах. Ты вышел с деловой встречи в Токио и шагнул в свой лимузин.

Во всех этих местах оказывалась пара молоденьких девушек, на которых одежды было гораздо меньше, чем следовало бы. Во всех этих местах ты оборачивался им вслед. Во всех этих местах ты отрывал от них взгляд и сталкивался глазами с другими мужчинами. И во всех этих местах вы улыбались друг другу с абсолютным пониманием. Во всех этих местах было то, что ты бы мог разделить с другими мужчинами.