– Это очень непростой, вариативный, аутосомный анализ. Для суда я бы не советовал его делать, так как, по опыту, он может быть как ложноотрицательным, так и ложноположительным. Говоря простым языком, может быть не точным.

У мужчины есть игрек-хромосома, которой нет у женщин. Эта игрек-хромосома передается по мужской линии от деда к отцу, от отца к сыну и так далее, и она абсолютна идентична, одинакова то есть. Например, у рода Ротшильдов, по мужской линии, она не менялась в течение 700 лет.

Но когда отца нет в живых, то сравнивать разнополых людей на предмет родства сложно, так как у всех людей одной расы так или иначе могут быть схожие локусы, но это не значит, что они родня. Образно, с бананом у человека 50 общих локусов. То есть при желании можно сделать банан родственником какого-нибудь человека.

Мы сказали, что есть папин племянник, но по материнской линии, по линии папиного отца нет никого.

На что доктор сказал, что нет, игрек-хромосомы разные и дальнее родство вообще сложно доказуемо.

– Но как же, – спросили мы, – ведь сейчас везде запросто делают подобные анализы?

– Да, – ответил врач, – люди платят, и мы делаем. Но это все равно вариативный анализ. А для суда, если вам это нужно серьезно и грозит какими-то последствиями, лучше не рисковать. Это все равно что подкинуть монетку ввысь, орел или решка, наугад. Так и тут.

И вообще, мне кажется очень важно понимать разницу между досудебным ДНК и сделанным в суде. Итак, досудебным анализом называется исследование, и проводят его специалисты, которые не несут уголовной ответственности, и тут уже все зависит от их порядочности и компетентности. Сделают они все честно или нет. В суде проводится экспертиза, которую делают эксперты, и в зале суда они подписывают документ о том, что они предупреждены о том, что несут уголовную ответственность за подлог. То есть в суде нельзя купить ДНК, спросят многие? Отвечу так, что иногда возможно все, к сожалению. Но в любом случае судебное ДНК, конечно, важнее досудебного, так как несет юридическую силу и однозначно принимается судом.

Разговор мы записали на всякий случай, но понимали, что нужен документ из государственного учреждения, все это подтверждающий. Опять же для суда. Тем более, по закону РФ, дети, рожденные до 1991 года, должны доказывать родство без ДНК. Документально.

Да и цель все-таки наша была отстоять честь и достоинство, а не доказывать родство!

Также в это время один наш товарищ свел нас еще с одним адвокатом, очень серьезным, высокого уровня.

Мы описали подробно всю нашу ситуацию.

И первое, что он сказал:

– Только ни в коем случае не делайте ДНК!

– Почему? – спросила я.

Да я уже понимала более-менее, что к чему в теме ДНК, но было интересно услышать мнение юриста.

– На моем опыте, – ответил он, – огромное количество подложных ДНК, когда людей по ним незаслуженно сажали за то, чего они не делали, черные риелторы, например, так отнимают недвижимость у людей, делают подложные ДНК, и все, ничего не докажешь. Это очень серьезно и опасно. Если и делать, то только за границей, причем желательно в нескольких разных центрах и странах. Но наш суд не позволяет по законодательству это сделать не в России. Наш суд не принимает иностранные экспертизы.

К сожалению, финансово мы не смогли потянуть того адвоката, он заслуженно стоил дорого, но у нас не было таких денег. Думаю, с ним, конечно, мы бы не наделали столько глупых ошибок. Но на то оно и испытание, понимаю я уже сейчас, чтобы проходить через трудности и ошибки.

В это же время начался сезон в театре, где я работала. Идя на сбор труппы, я очень нервничала, так как на почве всех переживаний у меня развилась ксеростомия, это нервное заболевание, когда пересыхает рот и ты не можешь вымолвить ни слова. Помогает только вода, и то ненадолго.

А речь – основа моей профессии. Было очень страшно, что, выйдя на сцену, я не смогу говорить. Это был бы конец моей работе и карьере.

Теперь бутылочка воды стала моим лучшим другом и всегда лежала в сумке.

После сбора труппы худрук позвал меня в кабинет на разговор.

Подходя к его кабинету, я, конечно, немного нервничала, и ксеростомия взяла свое. Войдя и поздоровавшись, я поняла, что еле говорю, а мой стеснительный характер не позволил об этом рассказать, да и, конечно, я верила, что решу эту проблему с ксеростомией сама, а озвучив ее, я могла бы раньше времени лишить себя работы и быть отправленной на больничный. А для актера больничный подобен смерти.

В общем, села я перед худруком, разговор наш занял минут 10, он сказал, что, скорее всего, нас будут уговаривать прийти на ток-шоу, но его мнение, что ходить не надо, так как все эти шоу скандальные, неправдивые и преподнести они могут все так, как будет нужно им.

– Оставьте эту тему, забейте, – говорил он.

И я клянусь, что тогда, 6 сентября 2017 года, я на миллион процентов знала, что мы никуда не пойдем, ни за что! На тот момент я была твердо в этом уверена.

Но то, что я хотела сказать худруку про их звонки нам, про атаку, про давление со стороны редакторов, про суд, я не смогла, так как речь меня не слушалась, я лишь что-то промычала в ответ, чтобы не подавать вида болезни, выслушала его и ушла.

Конечно, он был прав! Сто раз прав! И еще раз повторюсь, что в тот момент я реально думала, что мы не пойдем на телевидение.

Но ни он и никто другой из театра не знали, какая атака начнется чуть позже и какими ухищрениями нас будут пытаться вытащить на эфир.

Я не держу зла ни на кого из них! Кто я такая, чтобы их судить? Каждый ведь меряет ситуацию со своей колокольни, да и по большому счету никто никому ничего не должен. Все люди разные, и для кого-то честь отца – ерунда, и он может смолчать, а кто-то идет в бой, защищая и отстаивая свои права. Поэтому никого судить я не буду, скажу лишь одно. Все-таки дело касалось артиста, который 45 лет отдал этому театру, любил его преданно, играл с температурой, больным сердцем, после операций, с раздутыми от подагры ногами и никогда ничего не просил. Но его память, за все, что он сделал хорошего театру, заслуживала защиты. И конечно, говорить им надо было не со мной, так как я просто человек, который был ребенком и рос