Им открылась типичная картина жуткой трущобы, увидеть которую ожидал и боялся Евгений. По стенам в три яруса устроены были нары. У окна, высокого и ничем не занавешенного, на большом столе навалена была груда разномастных примусов, пустых и полупустых бутылок, немытых мисок и обгорелых кастрюль. Все очень грязное. Закопченные оконные стекла едва пропускали свет. По углам стояла всякая паршивая мебель, в основном – поломанные табуретки. В помещении находилось десятка полтора женщин и детей, самого разного вида и возраста. Потная толстая баба ожесточенно стирала в жестяной лохани. Несколько подростков в углу резались в карты. У самой двери, на полу, в ворохе тряпья лежала старуха и непрерывно, с каждым выдохом, стонала. Смердела она нестерпимо. Еще несколько старческих лиц боязливо выглядывало с нар. Кроме них и молодухи, выбегавшей за ребенком, никто на вошедших внимания не обратил. Слепко спросил стиравшую бабу, кто она и где работает, но та, словно его тут не было, продолжала молча разминать серое белье. В беседу вступил участковый. У него получилось лучше. В комнате постоянно проживало три многодетные семьи и кроме того три или четыре одинокие старухи. Одна такая бабуля как раз наладилась помирать. Вся она была облеплена жирными клопами, нагло, по-хозяйски, ползающими в лохмотьях. Возмущенная комиссия хором заорала на прачку, требуя, немедленно помочь и вообще что-нибудь сделать. Вася проверил у всех документы, и выяснилось, что выбегавшая за ребенком молодуха таковых не имела и нигде, похоже, не работала. На вопросы она не отвечала, только все громче рыдала. Вася строго приказал ей собираться.

Перешли в следующую комнату. Ситуация там была примерно такой же, то есть просто волосы дыбом вставали. Так они перемещались из комнаты в комнату вдоль длинного темного коридора. В одной, на нарах и замызганных матрасах, устилавших весь пол, проживало аж сорок человек. В тесной берлоге валялась вповалку бо́льшая часть мужского населения барака. Окно там было заколочено, в перегарном тумане тускло мерцала лампадка. Расторопный Вася извлек из люка в полу самогонный аппарат и трезвую, трясущуюся от страха тетку. Зловредное устройство тут же было растоптано милицейскими сапогами, а содержательницу притона арестовали.

Пару раз на их пути вспыхивали скандалы. Стоило только заикнуться о новых квартирах, как люди, особенно женщины, бросались на гостей чуть не с кулаками, крича, что им уже давно это самое втюхивают и в подобную брехню они больше не верят. У многих болели дети, кое у кого они уже умерли. Стоило прикрикнуть построже, и агрессия обращалась во всеобщий плач.

Одну дверь пришлось взламывать. Эта комната отличалась своего рода роскошью. Нар, по крайней мере, там не было, стояла приличная мебель. На всех стенах висели ковры и какие-то пошлые мещанские картинки. Все, впрочем, очень грязное. Чистый осенний ветер свободно веял через распахнутое настежь окно – очевидно, обитатели только что смылись. Участковый отыскал под одним из шкафов тайник – там, в подполе, лежали какие-то чемоданы и ящики.

– Ворованное все, – предположил парторг.

Паренек, прибившийся к ним по пути, прошептал, что в этой комнате обитала некая опасная шайка. Ничего более определенного вызнать у него не удалось.

Но кое-где оказалось на удивление чисто, опрятные занавески делили помещения на части, в каждом углу гнездилось по семье. В таких комнатах им предлагали пообедать или хотя бы попить чаю, а о жутких соседях говорили осторожно, с боязливой оглядкой на дверь. За одной из занавесок неожиданно обнаружилась Даша Иванова.

– Я тут всю жизнь свою прожила! – уперев руки в боки, уставилась она в глаза начальнику. – А чего это вы так удивляетесь, Евгений Семенович? Может, вы и о том, как мы тут живем, тоже ничего не ведали?

– Вы, конечно, можете мне не верить, Дарья Ивановна, но так оно и есть, – не отводя глаз, ответил Слепко.

Недавняя идея сделать ремонт и устроить тут общежитие, казались ему теперь полнейшим абсурдом. Очень хотелось немедленно что-то предпринять, собрать жильцов, выступить, сказать им что-то хорошее. Участковый и добровольные его помощники заколотили во все двери, требуя, чтобы народ срочно выходил на улицу. Двоих послали за грузовиком, чтобы отправить тяжелобольных в больницу, а Вася поволок в отделение ту женщину с ребенком и самогонщицу, шепнув Евгению на прощание, что вызовет подкрепление из района и окончательно разберется с воровской малиной.

Пока людской ручеек вытекал на улицу, начальство отошло подышать в сторонку. Слепко хотел было выдать Лысаковскому с Кротовым по первое число, но вспомнил, что как раз они-то давно уже донимали его этим бараком.

– Я виноват, что не слушал вас, товарищи.

– Нет, наша это вина, товарищ начальник, – пробасил Кротов, – нужно было бороться с вами насмерть по этому вопросу. А мы с Мишкой, выходит, сдрейфили, подвели людей.

Слепко звенящим голосом объявил собравшимся, что строительство новых домов начнется немедленно, в ближайший выходной, и руководство шахты просит всех принять посильное участие. Он напомнил, что списки получателей жилья висят уже у входа в контору, но они могут быть дополнены, если кого-то по ошибке пропустили. И наконец, что все присутствующие будут переселены в самую первую очередь. Люди неуверенно захлопали, но на душе у Евгения все равно было гадко. Он поплелся в свою неуютную, огромную трехкомнатную квартиру и по дороге, решил передать ее какой-нибудь особо многодетной семье.

Не откладывая, он переселился в хорошую комнатку, которую нашла ему в частном секторе вездесущая Даша. Хозяева, чудаковатые пенсионеры, приняли жильца как родного. С тех пор он редко ночевал на службе, заделавшись большим любителем бесед у самовара и неторопливой игры в шахматы. Порой они до поздней ночи резались втроем в преферанс.

Через неделю после знаменательного посещения барака половина поселка вышла на пустырь. Пьяных почти не было. Более того, известная всем закусочная, на которую местная интеллигенция поглядывала очень косо, выставила столики с чаем и бутербродами. Иванова, ставшая уже непререкаемым авторитетом, организовала неимоверное количество лопат, кирок, носилок и даже пару грузовиков для вывоза земли. Люди разбились по своим будущим домам и начали копать котлованы. Несколько горячих голов требовали тут же, немедленно, взорвать церковь, но, конечно, сделать это было невозможно. Понадобилось еще целых две недели бумажной волокиты. Зато потом битый кирпич очень пригодился.

К ужасу Слепко, Даша вместе со своими друзьями-комсомольцами сколотила форменный партизанский отряд. Они ночами захватывали на путях вагоны с пиломатериалами, цементом и всем таким прочим. Начальник шахты, поминутно ожидая самого худшего, прикрывал их как мог от разъяренных грузополучателей, переводя удары на Климова. Тот скрипел, но держался.

Жизнь была хороша, вот только Евгений никак не мог забыть ту черноглазую девушку под дождем. Как ни странно, чем дальше, тем больше он думал о ней. Собственное поведение – то, что он не повернул тогда, вернее, не остановился сразу же, не выскочил, не побежал за ней, представлялось ему теперь непонятной, дичайшей глупостью. Бывая в городе, он старался побыстрее закончить все дела и часами бродил по улицам и закоулкам. Но тщетно.