Краем глаза Николай заметил, как погасла на пульте лампочка, сигнализирующая об открытом окне в спальне квартиры на третьем этаже, потом моргнула лампочка входной двери, и дом заполнился равномерным постукиванием каблучков. В старинном особняке во время реконструкции не решились монтировать лифт, оставив шикарную лестницу в том виде, как она была задумана архитектором пару веков назад. Было еще рано, и дом на Садовой не проявлял признаков жизни, поэтому эхо, сопровождавшее каждый шаг по мраморным ступеням, пробегало в пролете широкой лестницы до самого потолка и возвращалось обратно, стихая у массивных дверей парадного. Внезапно каблучки зачастили, словно соревнуясь с эхом, а потом и вовсе остановились, прислушиваясь, когда звуки постепенно исчезнут. Так могла ходить только Машенька, и у нее было явно не деловое настроение.

– Доброе утро! – Николай не решился назвать ее по имени.

– Доброе, – она застыла на последней ступеньке, слегка опираясь о резные перила.

– Вы сегодня очаровательно выглядите.

– Только сегодня?

Бывший офицер окончательно смутился, опуская восторженный взгляд. Эта женщина обладала удивительной силой, которой он беспрекословно подчинялся. Силой, с которой не хотелось бороться, которой было так сладостно уступать, осознавая себя частью ее владений, то есть почти ее частью.

– Коленька, у вас красивая форма ушей, просто идеальная, но иногда они становятся розовыми, как у первоклашки.

Она подошла ближе и остановилась в двух шагах от мужчины, чтобы не смотреть на него снизу вверх.

– Это, чтобы лучше слышать вас, Мария Михайловна, – парировал он, не поднимая взгляда.

– Перестаньте дуться и возьмите меня под руку, – скомандовала блондиночка.

– Я забыл кремовые перчатки.

Она рассмеялась так звонко, что эхо взметнулось под самый потолок спящего дома и тут же рванулось обратно, пытаясь вырваться на Садовую, по которой сонно тащились какие-то машины и еще не полностью проснувшиеся пешеходы.

– Коварный! – Маша напустила на себя игривую строгость. – Все помнит и молчит. Нет, мне нужно держать уши востро.

– Ну, с моими им не сравниться.

Оба прыснули, стараясь сдержать смех, а Маша и вовсе прикрыла рот ладошкой, встряхивая другой, словно к ней что-то прилипло. Это было так комично в исполнении той, что часто играла роль строгой директрисы, что Николай расхохотался во всю силу своих богатырских легких.

– Идемте! – подхватила его Маша под руку, увлекая за собой. – Мы весь дом переполошим.

– У них, – Николай просто не мог выговорить фразу. – У них уши не такие чуткие.

Их смех заполнил все парадное и, словно толкаясь со своим же эхом, покатился по широкой лестнице вверх. Звонкий женский и низкий мужской, они переплетались и кубарем неслись наперегонки. Напоминая простую истину, что только в детстве мы позволяем себе безрассудные импульсивные поступки, а позже лишь наши взгляды и голоса допускают это.

На улице они немного успокоились, но все еще сдерживали порывы смеха, так неожиданно сблизившего их. Маша вдруг ощутила себя такой счастливой, что беззастенчиво прижалась к Николаю, доверительно прислонив хорошенькую голову к его плечу. В тот момент ей было все равно, увидит ли кто-то из окон дома на Садовой ее счастливое лицо, прижатое щекой к светлой рубашке с коротким рукавом. Она даже прикрыла глаза в подтверждение этой мысли, промелькнувшей в вечно бодрствующем сознании женщины. Очень редко в последнее время Мария Михайловна позволяла себе такое безрассудство на людях, но сегодня. Сегодня что-то случилось с ее планами, распорядками и прогнозами, что-то вторглось в ее строгую жизнь, легко разорвав незримую паутину условностей, которая как-то сама собой переплелась между ней и этим сильным открытым мужчиной.

– Машину брать не будем? – с надеждой в голосе спросил он.

– Нет-нет, – она доверительно коснулась ладонью его запястья, словно старалась удержать. – Сегодня никаких встреч. Прогуляемся до офиса.

Николай кивнул, явно сдерживаясь, чтобы не спросить еще о чем-то. Он почувствовал то неуловимо особое отношение, промелькнувшее между ними, и прислушивался. Как это свойственно большинству мужчин, рациональное в их сознании требовало каких-то конкретных объяснений. Он сосредоточенно молчал, стараясь вникнуть в суть происходящего, а она счастливо улыбалась, ни о чем не думая. В этом проявлялось великое различие между ними, так незаметно влекущее друг к другу. Когда достаточно вдохнуть толику чего-то насыщенного и ощутить себя в чужой власти. Следом за блондинкой и мужчина перестал следовать привычной осторожности, которая, словно инстинкт, охраняла его от беды.

– Зайдем к крестной, – почти утвердительно произнесла она.

Он молча кивнул, понимая, что речь идет о церквушке в Апраксином дворе, куда Маша иногда заходила в сопровождении кого-нибудь из охраны. Обычно это бывало вечером, после сложных переговоров или рискованных сделок, чтобы попросить помощи у заступницы. В таких случаях мужчины оставались в сторонке, деловито поглядывая на прихожан, толпившихся в храме, и не мешали директрисе.

– Только вместе пойдем. Ладно?

Их взгляды встретились, говоря гораздо больше, чем можно было бы объяснить словами. На таком языке общаются близкие люди, сообщая суть сказанного не смыслом, а интонацией фразы.

– Ты, – он споткнулся, перешагивая барьер официозности между ними, но потом радостно добавил. – Такая классная сегодня!

– Как классная дама? – она хихикнула, удивляясь этой безудержной радости, переполнявшей ее с утра. – Извини, сама не пойму, что это на меня нашло.

– Ага. За уши так надрала, до сих пор горят.

Он не успел договорить, чувствуя как Маша, обхватив руками его шею, подпрыгнула и звонко чмокнула в ухо. Если бы кто-то из соседнего двора выстрелил из гранатомета, эффект был бы меньшим.

– Знаешь, у тебя, и правда, красивые уши. Давно хотела чмокнуть, но не решалась.

Эффектная блондинка гордо приподняла голову, словно от сознания выполненной важной задачи, и, подхватив под руку Николая, молча пошла вперед, всем своим видом показывая, что ничегошеньки не произошло. Некоторое время они молчали, и эта пауза стремительно нарастала, как грозовое облако на горизонте, постепенно заполнявшее все небо.

– Слюшай! – Николай неожиданно перешел на кавказский акцент. – Вот перестану брыть ущи. Зарастут, савсэм. Кучер такой будэт. Понымаешь, да?

– Завсэм? – передразнила его смеющаяся Маша.

– Вах! – он остановился, разворачивая спутницу к себе лицом. – Будэт одын кучерявий ух!

– А из ушей тоже будут, – она уже не могла сдерживать рвавшийся наружу смех.

– Кучерошки пойдут, ребята, да кучерки, – напел Николай популярный некогда мотив, изображая вращательным движением пальцев эти самые кудряшки.

Ответа не последовало. Маша уперлась руками в светлую рубашку и отвернулась, чтобы хоть как-то успокоиться. Однако ее плечи и живот сотрясали судороги беззвучного смеха, накатывавшие все с новой и новой силой. Доморощенный кавказец тоже не выдержал и, неожиданно прижав красавицу к себе, стал так заразительно смеяться, что редкие прохожие понимающе улыбались, а то и посмеивались, обходя милую парочку, стоящую посреди тротуара.