То, что его только что пытались убить, не произвело на Николая такого уж впечатления, чтобы падать на землю и биться в конвульсиях от осознания жестокости окружающего мира. Бывало, что его пытались убить и раньше. Кого-то пытался убить и он сам, и больше, чем в одном случае. С кем-то это ему удалось, с кем-то нет. Се ля ви, и всё такое. Доходить всё это стало несколько позже, месяцев через шесть после того, как он вернулся в нормальную жизнь, с почти всё понимающими родителями и радующимися жизни людьми вокруг. Потом постепенно прошло, – но не до конца, конечно. Николай не начал пить больше нормальной студенческой, а потом и просто нормальной для своей конституции нагрузки на печень. Но когда выпивал, то время от времени испытывал желание рассказать кому-нибудь, что когда вытаскиваешь из человека штык, то на его острие оказывается всё то же дерьмо. Так ни разу этого не сказав, и вообще честно стараясь походить на окружающих, он потерял свою девушку, при мысли о которой у него до сих пор сжимало сердце, и половину приятелей, считавшихся друзьями. Постепенно, потом, он всё же начал разговаривать с людьми больше положенного сначала по учёбе, а затем и по работе, с которой тоже повезло – скучать и думать над всякой ерундой она не давала.

«Ничего, всё нормально. Прорвёмся», – подумал Николай, шагая через двор и прислушиваясь к музыке, текущей из освещённого голубым окна. Да, все люди, у всех свои страдающие родственники и некормленые рыбки в аквариуме. Но это не позволяет более других уверенному в своей уникальности человеку относиться к остальным, как к мясу. Этот мир состоит из очень разных людей, но в нём ничего не бывает просто так.

Оба деда Николая умерли уже достаточно давно: первый, – когда он учился классе в шестом, второй – когда он был на первом курсе института. Обоих ему здорово не хватало. Дед по отцу, военно-морской врач и второй профессор одной из кафедр Военно-Медицинской Академии полковник медицинской службы ВМФ Андрей Иванович Ляхин оставил ему и его родителям полный дом книг, потёртое чучело пингвина, старые фотографии на стенах своей, доставшейся Николаю, комнаты, и коробку с орденами. Оставил он и лучшего друга последних пятнадцати лет своей жизни.

Друга звали Алексей Степанович Вдовый, какие-то годы они с дедом служили и даже воевали где-то вместе, а потом оказалось, что и живут они не просто в одном городе, а вообще почти по соседству. Быстро сойдясь, они перезнакомили внуков и внучек, но зацепился за эту семью лишь Николай, – которого дед, пока был живой, принципиально называл только Аскольдом, как было записано в бумагах. Ему была интересна полная старых вещей квартира старого моряка, интересна его младшая внучка – бывшая на год старше самого Николая чуть полная умная девочка Ира с толстой светлой косой. Сначала вчетвером, а потом втроём, когда у Иры появились другие интересы, они гуляли вместе по ленинградским паркам, ездили на Литераторские мостки, на Новодевичье кладбище, куда-то ещё, куда их водили бодрые и не старые ещё тогда дед Андрей и дед Лёша. Только после смерти последнего деда Николая-Аскольда от поздно догнавшего его рака лёгких Алексей Степанович признался ему в том, что был обязан его деду жизнью два раза. Первый раз – давно, ещё с войны, и второй – в 60 с лишним лет, когда в ВМА{5}, под строгим профессорским взглядом полковника, его выходили от массивного инфаркта.

Николай заходил к деду Лёше и его доброй вечной жене достаточно регулярно: преимущественно с мелкими медицинскими услугами, а иногда, пару раз в год, – и просто так: попить чаю, поесть не переводящихся в доме пирогов, с часик поговорить. Несмотря на преклонный возраст, Алексей Степанович всё ещё сохранял полную ясность ума, делал зарядку с 3-килограммовыми гантелями и любил раза два в неделю ездить в Сосновку наблюдать за тренировками и стрелковыми соревнованиями «стендовиков». Худой, пронзительный, с кривым шрамом на лице, который Николай перестал замечать ещё мальчишкой, он был достаточно бодр, чтобы ответить на сделанный им с «карточного» автомата телефонный звонок весёлым и удивлённым «Ёшкин кот! Коля! Заходи, конечно!».

В принципе, приходить в полдесятого ночи к пожилым людям, не являющимся тебе прямыми родственниками, было, наверное, не очень хорошо. Но если тот мужик действительно сторожил его у дома, то идти именно туда сейчас, пожалуй, не стоило. У Николая имелось несколько друзей, к которым теоретически можно было напроситься переночевать: но большинство из них относились ко времени обучения в институте, а значит могли быть без значительного труда вычислены по институтским бумагам. Из школьных друзей к этому времени оставался только один, но с месяц назад у него родилась дочка, и лезть к нему даже на поддверный коврик было бы теперь уже просто хамством. Про друга деда, Вдового, и его квартиру на Малой Посадской, не знал, наверное, никто лишний.

Дверь Алексея Степановича была обшита залакированными «жжёными» досками поверх стального листа, как было модно лет десять назад. Его «правильный» звонок Николай отлично знал ещё с детства: два коротких. На лестничной площадке третьего этажа было темновато, но он бывал здесь так много раз, что без труда нашёл кнопку наощупь.

– Кто? – уверенным голосом спросили за дверью.

– Я…, – отозвался он, и посторонился, чтобы его не пришибла открывающаяся дверь.

– Ну, заходи! Здорово!

Дед Лёша сунул Николаю до сих пор крепкую руку, хотя и размякшую за зиму от обычной дачной заскорузлости. Пропустив его мимо себя, он закрыл дверь на оба замка, и снял с вешалки «плечики», – подать. Куртку Николай обычно вешал просто на петельку, но сейчас хозяйская вежливость оказалась особо некстати: снимая располосованную кожанку, он не удержался от болезненной гримасы, отдирая от себя её присохшую подкладку.

– Ё!.. – коротко высказался по этому поводу Алексей Степанович, – Где же это тебя так?

– Да вот…

Он всё равно не собирался вдаваться в подробности, чтобы не вызвать впечатление того, что он подставляет их квартиру, чтобы уберечь родителей, – хотя ни для тех, ни для других опасности, по его мнению, не было. Как раз в этот момент в прихожую вошла, вытирая руки об измятое бело-зелёное кухонное полотенце, Наталья Евгеньевна, деда-Лёшина жена. Была она как всегда румяная, искренне улыбающаяся, и, как всегда, вызвала нерушимую ассоциацию со стаканом молока и горячей сдобной плюшкой. Николай сумел очень ловко повернуться, наклоняясь к своей устраиваемой в углу сумке, и вроде бы закрылся от неё, но Наталья Евгеньевна ждала его, чтобы поздороваться уже как следует, а не мельком, и пришлось разгибаться.

– Господи, Коля!

– Так! Спокойно! В ванную!

Алексей Степаныч даже не дал жене поднять крик, услав её в комнату за перекисью и бинтом, а сам зашёл за Николаем и прикрыл за собой дверь.

– Помогать не буду, ты врач, а я нет. Рассказывай коротко: кто, как, и зачем.

Интересный у деда Лёши был голос, будто резаная рана собеседника сбросила с его возраста сколько-то лет.

– Шёл домой с работы, припозднился. Полкармана денег. Уже к дому подхожу, и тут ко мне заводятся и режут ножом. Пришлось убегать.