Дверь резко отворилась, и на порог влетел «сынок»:

– Менты! Атас! Идут по вагонам.

– Где? Далеко? – спокойно, не вставая, спросил Виктор. – Какие менты? Опера или солдаты со шмоном? Беги в лесоцех за старшаком!

– Отрядники, двое… И еще прапора, – добавил «сынок» и убежал.

Виктор встал. Мы повскакали тоже.

– Спокойно, мужики. Если что – зашли погреться, чифирнуть… Это здесь не возбраняется. Остальное – уже мои дела.

Мы напялили рабочую рухлядь и вышли за двери.

Издалека слышались выкрикивающие голоса. Они приближались со стороны нашего вагона, наполовину загруженного и брошенного.

– Эй, где бригадир?!. Где старший, почему на вагоне никого нет? Кто его грузит?

Речь, понятно, шла о нас.

– Ты смотри, бляди, никуда не заглянули, а сразу прямиком к вашему. Вот суки, все знают! – выругался Виктор.

Мы втроем двинулись навстречу голосам. Виктор нас обогнал. У вагона стояли несколько человек в форме. Один из них был майор, второй – старший лейтенант. За их спинами два прапорщика.

– Здрас-сьте, гражданин начальник! – бодро начал он, явно затягивая время. – Все на месте, все работают…

– А ни хуя не все! Кто на этом вагоне, а? – притворно серчая, начал старший лейтенант. – По зоне шляются ночью, да?!

– Я им новые рукавицы выдавал, гражданин майор, ихние порвались уже с непривычки… Научатся, – уверенно начал защищать нас Виктор.

Пахнуло запахом свежевыпитого спиртного – и майор, и старлей были в легком подпитии. Оттого говорили громко и нарочито строго. Старлей старался больше других:

– Хуля ты мне мульку гонишь? Я чего тут, на бирже первый день, что ли? Рукавицы… Скажи уж лучше, в лесоцех бегали за чаем.

– Да никуда никто не бегал. Мы же знаем, что когда вы на смене, гражданин начальник, хрен куда убежишь!.. – кондово польстил старлею Славка.

– Вот это правильно, га-га-га!.. Ладно, на первый раз прощаю, – примирительно, довольным тоном закончил старлей. – Фоменко, бля, запомни, – все видит, все знает… Я даже знаю, какой вагон здесь Новиков грузит. А почему? А потому что березой грузится сегодня только один вагон. А значит, кого на этот вагон поставят?.. Правильно!.. Логика, бля, – железная наука! Правильно я говорю, Шутега? – назвал он Виктора по кличке.

– Вы всегда говорите правильно, гражданин начальник, хе-хе…

– Главное, Шутега, не правильно говорить, а правильно жить!.. – пьяно базарил старлей Фоменко. – Тут до хуя тех, кто правильно говорит… Даже есть и в погонах. А я живу правильно. И вас научу тоже, как жить!.. Блядь буду, научу!

Майор все это время заглядывал в темное нутро вагона.

– Всего половину нагрузили, что ль?.. Давайте шевелитесь быстрей, – проговорил он в нашу сторону и принялся мочиться прямо на вагонное колесо.

Фоменко продолжал монолог:

– Ты думаешь, я не знаю, что ты – Новиков? Хоть у тебя бирки нет на телаге, а я знаю, кто здесь кто. Меня вслепую ебать не надо!.. Я по жизни все правильно понимаю. И песни твои, если надо, понимаю. И ты меня теперь понимать будешь. Короче, надо до обеда вагон закидать, понятно, мужики?.. Вот так-то, – закончил он и пошел присоединяться к майору.

– Заладил, блядь: понятно… понятно… Пьянь гидролизная, – проворчал Славка. – Ты что думаешь, они портвейн или водку пьют? Хуй там. Вон гляди, за забором гидролизный завод стоит. Он из наших опилок спирт гонит. Оттуда его весь поселок тащит. Эти тоже, видно, пойла надыбали – кто-нибудь из прапоров приволок в грелке. Замахнули из горла, за штабелем, и пошли на обход.

– Это точно… Здесь вся деревня пьет со школы до гроба. Да хуля – пьет! – здесь дети в поселке в расконвой– ников играют, в зэков и охранников. За забором такой же дурдом, если не хуже, – добавил Шутега и пошел прочь.

Вернулся старлей Фоменко.

– Давайте грузите, короче, – сказал он, – вагоны грузить, это, бля, не на гитаре бренчать. Там было шесть струн… А здесь, бля, каждая струна… по шесть метров… Га-га-га!.. – заржал он в мою сторону и пошел с прапорами следом за удаляющимся майором.

– Ну, с Богом, – напутствовал нас Славка, и мы потащились к штабелю.

– Интересно, сколько этой канители входит в вагон? Примерно половину загрузили? – поинтересовался Толя.

Я не сразу сообразил, как сосчитать эти проклятые доски. Судя по надписи на борту вагона – «60 т» – это шестьдесят тонн. Если каждая весит в среднем пятьдесят килограммов, получается больше тысячи досок. Многовато.

Сил уже не прибавится, а точнее – их вовсе нет. При наклоне голова кружилась, и мы поочередно спотыкались и раз за разом припадали то на одно, то на другое колено. Со счету давно сбились и только заглядывали с глупой надеждой в черный зев вагона: может, не так много осталось? Но оставалось еще много.

Тем временем начало светать. Кочевряжиться на виду у всех, по-бурлацки кашляя и запинаясь, было еще и стыдно. Продолжали работать на одной злости. Раз от разу все медленнее, со все более длинными передышками. Менялись местами со Славкой, стоящим внутри вагона и пихающим что есть мочи плахи в медленно растущую стопу. До полной загрузки оставалась еще треть.

– Послать бы их всех на хуй с этой погрузкой! – рявкнул в сердцах Толя. – Да пойти на съем – мы уже больше восьми часов тут.

– Это не имеет значения, – ответил Славка. – Хоть восемь, хоть двенадцать – пока вагон не загрузим, в жилзону не пустят. Вернее, пустят, а после проверки в изолятор закроют.

– А где написано, что вагон должны грузить три человека? – в тон им обоим возмущался и я. – Наверняка человек шесть должно быть.

– Если до обеда не успеем, Грибан сюда прибежит, – продолжал Славка. – Я ему скажу, что втроем больше грузить не будем. По крайней мере – березу. Пошел он на хуй!

Мы сидели на остатках штабеля, сгорбившись и уронив головы. Боль в боку не давала разогнуться. Из лесоцеха пришел, оглядываясь и озираясь, наш заспанный старшак.

– Ну что, мужики, много осталось? – спросил лениво он. – Надо бы на съем собираться.

– Да осталось… А как ты вагон березы втроем за смену закидаешь – это же не конфеты грузить. Давай кого-нибудь еще, человечков пару, хотя бы, – сказал Славка.

– Нам Шутега обещал пару чертей подогнать, – поддержал Толя.

– Щас…чертей… Где их взять? Наши сами еле ползают. Если он своих даст – это его дело. Я просить не буду, сами договаривайтесь, – огрызнулся старшак.

– Пойду договорюсь, – ответил я, последним усилием воли отодрав себя от доски, на которой сидел, и заковылял в сторону Шутегиной теплушки. Когда я открыл дверь и повис на косяках, объяснять уже ничего было не надо. Весь мой вид, голос и выросший за спиной горб говорили

о том, что дальнейшая погрузка грозит уже не изолятором, а летальным исходом.