Если бы не он, пахали сейчас, как все, – спокойно ответил Славка. – Я думаю, долго эта лафа не протянется: раз сдадут, два сдадут… Шутегу в штаб дернут. И скажет он: «Извините, мужики – хозяин приказал…»

– Так… Если в день по две пачки сигарет, в месяц – шестьдесят пачек. И чаю тридцать пачек, – по-бухгалтерски начал вслух считать Толя, – это ж, блядь, курить придется бросить и чифирить!.. А кстати, когда у нас ларек?

– Можешь не бросать – паши, вон, вместе с чертями, они с тобой поделятся, ха-ха!..

Всю ночь до самого рассвета усиленно «колотили понты» – то сидели в вагоне, то грелись в тепляке, то ковырялись в штабеле. В эту ночь никто из начальства не являлся, и поэтому, бредя на вахту, порешили, что рабочий день, точнее – ночь прошла изумительно. Грибанов тоже куда-то запропастился. Казалось, все начало налаживаться. Пришли и завалились спать.

Проснулся я от негромкого, но резкого окрика из заха– ровского угла:

– Санек!.. Новик, хорош дрыхнуть!

Это был голос Захара.

– Ни хуя ты не умеешь будить человека, Захар, гага!.. – громко подал голос Петруха. – Испугаешь еще – заикаться начнет… Как петь будет? Га-га!.. Надо, бля буду, деликатно: «Вставай, Санек, тебе помиловка пришла… С вещами на выход. Поешь на дорожку…» А-га-га!..

– Санек, ты слышишь, что эта кумовка несет? Ему-то если помиловка придет, он, сучара, не то что у меня – у всех мужиков тумбочки вычистит да втихаря на лыжи встанет, га-га! Этого будить не надо! А-га-га!..

Я поднялся и нехотя пошел.

– Как-то неудобно – Толю не пригласили… Мне одному – неудобно, – попытался я объяснить свое нежелание есть.

– Пускай спит. Когда научится петь, как ты, тогда и его позовем, – ответил Захар.

– Или – как я. А-га-га!.. – заржал Петруха.

– Кукарекать! Ты бы слышал, Санек, как он под гитару кукарекает! Стихи Дюжева, музыка Шемета, исполняет хор обиженников!.. Солист – заслуженный фупман Советского Союза Петр Мулицев! А-га-га!..

– Ни хуя! «Исполняет бабушка Захаровна, мастерица кумовского романса, жертва усиленного режима содержания!»

Далее в том же духе, беззлобно издеваясь друг над другом, несмотря на поздний час, не обращая ни малейшего внимания на спящий или пытающийся уснуть барак. Пришел Лысый. Принес сверток с едой.

– Посидишь с нами? – спросил его Захар.

– Нет, благодарю. Пойду письмо писать.

Еда была, прямо сказать, не тюремная – огурцы, помидоры, сало, колбаса. Через минуту маленький столик не мог вместить всего, что извлекли из тумбочек и принес Лысый.

– Главное, Санек, в лагере – правильно определиться, – разглагольствовал Захар, заедая помидор колбасой. – Кто-то кашку должен жрать, кто-то колбасу. Кто-то пахать за двоих, а кто-то тихо чалиться. Главное в лагере – с кем кентуешься. С нами кентуешься – одна жизнь, с простыми мужиками – другая. А сам по себе – третья. Но это – не дай бог. В лагере одному нельзя – не выжить. Ну, а с «петухами», сам понимаешь, не кентуются – в пе– тушатник проваливаются: как в прорубь, нырк – и нету. Оттуда уже не выныривают.

– А ты, бля, тогда откуда взялся, га-га!.. – заржал с полным ртом Петруха. – С такими плавниками, как у тебя, Захар, можно не только в петушатник – можно, бля буду, ночью в штаб заныривать!.. Хвостовиной только правильно подруливай, а-га-га!.. Ты вот лучше объясни человеку, почему он с тобой, с Захаром, кентуется, а по ночам березу грузит?

– А это не я решал, это Грибан. Он мне сказал – в ночное звено на погрузку поставить, я и поставил. Первое время, Александр, извини, придется пахать, чтоб с хвоста слезли. Сейчас за тобой глаз да глаз. Я-то двумя руками – «за»… За то, чтоб ты не работал. Но первое время придется. Главное, ты держись к нам поближе, шифруй все правильно. Секретов от нас держи поменьше. Ну и все остальное, сам понимаешь.

Захар доел, встал и вышел.

Петруха курил, отхлебывая из кружки чай, молча поглядывая то на меня, то на огонь сигареты.

– Захар правильно говорит, – неожиданно серьезным тоном начал он. – Он хоть и мурый, но если с ним у тебя будет понимание, то и отрядник заебется прессовать. Тебе надо сейчас по жизни определиться. На первых порах поможем, по-босяцки, как говорится. Деньги тебе сейчас все равно не нужны – связей у тебя нет, просто спалишься. А жратвой – всегда поможем. А там кто-нибудь на свиданку приедет. Кенты или жена… Подогреют. Ну, и ты без внимания нас не оставь. А если наезды какие-то будут – мы все быстро решаем… Хотя какие наезды, хе-хе? Если с нами все правильно, кто наедет? Разве что какой-нибудь пидор. Сняв штаны, задом наперед, ха-ха! – закончил он, увидев, что возвращается Захар.

– Что, лекции читаешь? – ухмыльнулся тот, подмигивая мне.

– Да нет, просто… Просто рамс раскинул перед человеком: откуда в зоне помидоры с огурцами берутся, хе-хе!

– Откуда берутся? Мужики поделились, вон… Со свиданки до хуя, видно, завезли! В них уже не лезут, а-га-га!.. Подогнали нам чутка. Оно же знаешь, Санек, если работа легкая – то и жратвы много не надо! Можно и поделиться. Усек?.. Шучу, ха-ха!..

Говорили еще долго. Очень хотелось спать, но уходить посреди разговора было неловко. Захар поочередно с Петрухой спрашивали то про «Извозчика», то про аппаратуру, то про мои машины. Наконец интерес Захара стал иссякать. Он проглотил пару каких-то маленьких белых таблеток, глаза его посоловели, поблекли. Зазевал, заерзал и, заканчивая беседу, будто невзначай обронил:

– Утро вечера мудреней, давай спать, Санек. Завтра у тебя все – с утра начинается. Хватит тебе – с вечера… Вот так.

– A-ну! Давай, подъем!.. – громче обычного заорал шнырь, возвещая о наступлении очередного рабочего дня.

В захаровском углу тихо зашевелились. Сам Захар поднялся очень быстро, оделся и бодрым шагом, будто бы вовсе не спал, прошел в каптерку к Лысому.

Все привычно галдели, носились с банками, ругались из-за сапог и телогреек.

Из еды у нас почти ничего не осталось, и мы втроем – Славка, я и Толя, наскоро выпив по кружке чая, вышли во двор. Перед воротами толпился народ, сбиваясь в неровный строй. Мы стояли и гадали: куда и на какие работы нас определят сегодня?

– Захар вчера намекнул, что на погрузку мы больше не пойдем. Вроде как с сегодняшнего дня – на разделку, – сказал я.

– Похоже на то.

– У меня все болит… Как работать? Пошевелиться не могу, – ворчал Толя.

Болело все и впрямь сильно – каждое движение отдавалось в позвоночник, ноги гудели как чугунные, стопы распухли, и сапоги казались меньше на два размера. Постоянно хотелось сесть или прилечь. Нужна была передышка, а ее не давали.

Захар поозирался вокруг, увидел нас и через весь двор крикнул:

– А вы что, Санек, на завтрак не идете, что ль? Западло, ха-ха?.. Конечно, с ночи помидоров с колбасой трамба– нешь, никакой каши не захочется! Не-е, на завтрак ходить надо, мало ли что?.. Пригодится. Я вот хожу иногда, хе-хе!..