Но когда сопротивление Джулии уступило место беспомощной покорности, когда ее губы открылись и она могла отвечать на его осаду лишь грабежом в собственной крепости, их роли мгновенно поменялись. Лишь только ее язык коснулся его языка и она жадно припала к нему, он потерял над собой власть. Пока она все еще боролась с бурными желаниями своего естества, его тело всем своим весом навалилось на нее. Он прочно прижал ее к стене, и его восставшая плоть горячо застучалась ей в живот.

— Господи, — простонал он, прежде чем она успела сообразить, что происходит. — Ты… сука! — И зубы его заскрежетали у нее над ухом…

Он не должен доверять ей, в ярости думал Куинн по дороге в отель. Он почти потерял контроль над собой, когда поцеловал ее в шею.

На мгновение Куинн закрыл глаза, чтобы избавиться от своих мыслей, и этого оказалось достаточно, чтобы мотороллер опасно занесло к краю дороги. Осторожней, приказал он себе, вспомнив, что скалы в этом месте производят устрашающее впечатление. Не следует расслабляться только из-за того, что их скрывает темнота; одно неверное движение руки — и он отправит себя в пропасть.

А ему этого совсем не хочется, говорил он себе, борясь с внезапно возникшим неистовым искушением. Она уже однажды погубила его жизнь; он не позволит погубить ее снова. У него есть все для жизни, в том числе и собственная женщина. Ему не нужны создаваемые Джулией осложнения. Слава Богу, он прошел через это. То была лишь влюбленность.

Но пока он не коснулся ее, пока не положил ей руки на плечи, он не сознавал, сколь неустойчиво его равновесие. Это просто смешно — испытывать такие чувства к женщине, которая использовала его, а потом выбросила, как стоптанные туфли. Она права: для нее это лишь забавное приключение. И ему следовало бы знать, что ничего хорошего из этого не выйдет.

И снова навалились сомнения, как в тот момент, когда Гектор посылал его сюда. Знал ли он, что все обернется сложнее — намного сложнее, — чем он ожидал тогда? Разве не ясно, что человек, приложивший столько сил, чтобы спрятаться, вряд ли обрадуется, когда его найдут? Но к чему он не был готов, так это к собственному потрясению от их встречи. Он не знал, чего ожидать от себя, но определенно не того, что случилось.

Она вроде бы умалилась, но в то же время и выросла в его глазах по сравнению с прежней Джулией. Умалилась в том смысле, что стала не так знаменита, не так щегольски одета, как того раньше требовала ее профессия. Но добавились годы — и материнство, — которые смягчили черты, придали зрелости ее красоте и словно бы перевели в новое, не менее притягательное измерение.

Джулия всегда будет прекрасной, чуть ли не с раздражением отметил он. Красота ее в осанке, в движении, в самой структуре костей. Каждый поворот ее головы, выражение лица, каждый вздох угрожают спокойствию. Рядом с ней он в плену и не может думать ни о чем другом.

Именно поэтому нельзя было ехать сюда, с горечью решил он. Что бы ни говорил Гектор, чем бы ни угрожал, ему следовало отказаться. Спокойствие дороже, чем любая дерьмовая работа! Пока не случилось несчастья, нужно было сказать Гектору, что он не справится.

Но беда в том, что он не верит собственным инстинктам. Он слишком уверен в себе, слишком самонадеян, слишком убежден в собственном хладнокровии. Если бы появились сомнения, он бы отбросил их. Если бы чувствовал, что играет с огнем, убедил бы себя, что не обожжется.

А еще он знал, что в глубине души страстно желал приехать сюда. Прости его Бог за любопытство. Да, он любопытен. Он так долго подавлял мысли о Джулии, что, получив законную возможность открыть дорогу чувствам, не имел сил сопротивляться.

Даже в самый первый день, в баре с Сюзан, он ввязался в защиту предмета своих поисков. Он уже сбросил со счетов женщину, о которой вызвался заботиться. Ему не хотелось, чтобы Сюзан смотрела папку с материалами о Джулии; он не желал, чтобы она знала, куда он направляется. И когда она вызвалась поехать на Сан-Хасинто вместе с ним, приложил все силы, чтобы оставить ее в Англии.

Но, лишь коснувшись руки Джулии, он осознал, насколько сильно обманывает себя. Встретив ее на набережной, поехав к ней на следующий день, он каким-то образом блокировал опасность. Конечно, увидев ее, он был потрясен — настолько она оставалась по-прежнему притягательна, — но, безусловно сохранил хладнокровие; верил, что владеет собой.

До этого вечера. Пока не коснулся ее. Пока не почувствовал в себе жар и не открыл, что хочет намного большего. О Господи, зачем он так глуп? Так издеваться над ней, так мучить ее. Конечно, он преуспел. Несколько минут она была полностью в его власти. Они оставались одни; сын не защитил бы ее…

Но затем он погубил себя. Поддался искушению коснуться грудью ее груди. Ее груди так прекрасны и так откровенно вздымались под тонким шелком блузки… Она, наверное, даже не заметила этого, но ее тело откликнулось на него, как в прежние времена. И он оказался одурманен. Ему отчаянно захотелось сжать ее груди руками, скользить по ним пальцами. Ему хотелось припасть к ним и наполнить рот их медовой сладостью. Хотелось сорвать с нее одежду и пожирать ее глазами.

Но он отказался от этого — понадеявшись, что не столь безрассуден, — и прижался к ней. Сначала мягко, чтобы почувствовать ее слабое сопротивление. И это было чудесное ощущение — даже при том, что, как ему казалось, он наказывает ее.

Идея повторить поцелуй возникла из ниоткуда. Почему бы не попробовать снова вкус ее губ и не выразить свое презрение? — спросил он себя. Это будет для нее верхом бесчестья. Особенно если и она поцелует его.

Но губы ее были невыразимо желанны. Коснувшись рта, затрепетавшего от его прикосновения, вдохнув свежий аромат ее дыхания, ощутив момент, когда сопротивление обратилось в согласие, а потом и в ответное желание, он ощутил, что все это произвело на него неожиданный эффект. Ему с самого начала следовало знать, что есть тонкая грань между мучителем и жертвой. Совершенно неожиданно роли могут поменяться.

Так и случилось, когда он раздвинул ее губы, когда рот ее втянул кончик его языка и заставил затрепетать каждый нерв его тела. Господи, он снова желал ее. Желал так, что пришлось приложить все силы, чтобы не стянуть с себя штаны и не наброситься на нее. Его тело требовало зарыться плотью в ее плоть, а инстинкт искушал сделать ей больно, как она когда-то сделала — и продолжала делать — больно ему. Но это было уже не в его силах. Он должен бы знать заранее, что не следует касаться ее. Он проиграл, с какой стороны ни поглядеть.

А ведь было, было предупреждение. Еще в первый свой приезд на виллу Куинн безошибочно понял, что его тело по-прежнему реагирует на ее близость. Неужели сердце не чувствовало, что она может сделать с ним? Неужели он настолько отупел, что потребовались подтверждения?

Так теперь ты их получил, горько подумал он, резко поворачивая руль. И она точно знает, какой ты дурак. Неважно, что ты сбежал оттуда. Мы оба знаем, какой удар нанесен.