– Не знаем, Михаил Андреевич, наугад ли вы бросили фразу про зеркальное отражение, – задумчиво изрек Топорков, – но пришлась она ко двору.

Красавицу, заснувшую мертвым сном, звали Арлине (так она настаивала). Имя как имя, бывают и похуже. Она потрясена, напугана, тронулась рассудком. Именно так моим коллегам поначалу показалось. Ей двадцать три года. Она проживает в городе, который называется Сезар. По национальности как будто русская, хотя имя скорее армянское, да и внешность, собственно... Тут коллеги поспорили. Шафранов уверял, что армянское имя – Армине, а Арлине – это вообще не поймешь откуда. Речь у девушки, как я мог убедиться, плавная, слова она произносит, тщательно проговаривая, иностранного акцента не прослушивается, но все же с речью у нее что-то не в порядке. Наши люди говорят иначе. Даже староверы и прочие «окающие-акающие». Настаивает, что она дочь богатых и влиятельных родителей. Проживают они с семьей – отцом и матерью – на окраине города, в поселке для обеспеченной публики. Обучается на «правового специалиста» в престижной городской академии. Считает, что ее похитили, и она понятия не имеет, где находится. Позвонили в дверь поздно вечером, когда родители убыли на симфонический концерт, заткнули рот какой-то гадостью, отчего у нее сразу закружилась голова и все чувства куда-то убежали, а дальше все провалилось. Очнулась от стрекота вертолета, хотела выйти из летящей машины, но ее поймали, снова сунули гадость, и она опять отключилась. Потом были посадка и тряска в закрытом автомобиле. Она не знала, что в автомобиле может так трясти... Подвал, тоска, двое типов, которые особо не приставали, но общались с ней весьма нечленообразно...

– Минуточку, – перебил я, начиная закипать от злости, – как общались?

– «Нечленообразно», – невозмутимо ответствовал Шафранов. – В переводе – «нечленораздельно». То бишь матом, а она такого языка не понимает. Делаем вывод: в присутствии Арлине вы можете материться с чистой совестью и по-всякому... – Шафранов искоса посмотрел на тихо облезающую Анюту.

– Ну, вы и наговорили, – покачал я головой. – Во-первых, города Сезар в странах СНГ нет. Допускаю, есть такой горем убитый райцентр в какой-нибудь депрессивной губернии, но откуда на его окраине возьмется поселок для обеспеченной публики, а также престижная академия и сельский клуб, в котором дают симфонические концерты? И покажите мне хоть одну взрослую женщину на шестой части суши – в какой бы барокамере ее ни воспитывали... а, судя по учебе в академии, речь о барокамере не идет, – которая не знает, что в природе существует русский мат?

– Ты будешь удивляться, командир, но мы подумали о том же, – вставил Хижняк.

– Не нравится, не ешь, – обиженно сказал Корович. – За что купили, за то и продали.

– А мы, кстати, не козу продаем! – возмутился я.

– От нас-то вы чего хотите? – не понял Топорков. – Мы же говорим, что у девицы умственное расстройство. Она считает, что живет в стране, которой в природе НЕ СУЩЕСТВУЕТ.

А Шафранов добавил:

– Да ни хрена она не сумасшедшая. Я внимательно слушал, смотрел и анализировал. Она испугана, на грани нервного срыва от этого «незапланированного» похищения, но с головой, уж поверьте моему психиатрическому опыту, у фифы все в порядке.

Повисла напряженная тишина. «А ведь не издеваются», – подумал я, чувствуя, как в районе поясницы образуется холодок. Люди угрюмо рассматривали спящую женщину.

– Ну-у, мужчины, у вас тут точно психиатрическое отделение, – протянула Анюта.

– Сказка – ложь, – компетентно изрек стоящий на позициях материализма Степан.

– А давайте сыграем в эту сказку, – предложил Корович. – Мы тут с мужиками посовещались... Такой расклад, Михаил Андреевич. Допустим, Арлине не сумасшедшая. Ну, так, на минуточку, представим, да? А Филиппыч – никакой не ренегат и не имеет привычки действовать за спиной шефа. Он выполняет приказы Благомора – просто тот дает ему широкую свободу действий и не суется в область, в которой ни черта не смыслит. Филиппыч предан Благомору до последней мозоли – берем за аксиому. А теперь напрягись, подумай. Кто такой Филиппыч? Ты всю дорогу озадачен, что за кекс такой, чем занимается? Ведь явно привилегированная особа. А вот ответ – ответственный за связь с параллельным... ну, хорошо, не делай такие глаза – с «другим» миром. Отсюда вытекающие привилегии и особое положение. Уникальный специалист. Только Филиппыч знает, где, куда и почем, и держит в руках все нити. Что мы знаем про Каратай? Чему посвящает себя правящая тут верхушка? Что приносит баснословный доход и влияние, о которых мы даже не подозреваем? Добыча алмазов? Хорошо, но вдруг не только? Взимание платы за провоз какого-нибудь «ингушзолота» или «чеченплатины»? Взращивание наркоты в долинах? Фигня, Афганистан нам все равно не переплюнуть. А вот уже теплее: экскурсанты из... другого мира, проходящие акклиматизацию и знакомство с обычаями нашей «плоскости существования» в Каратае и отправляемые далее «за пределы» – с целями не всегда экскурсионными? Да, но мелковато. Рэкет, шантаж, давление на влиятельных лиц в «потустороннем» мире? Думай сам, Михаил Андреевич, если есть такое желание. Благомор – не вершина айсберга. Есть фигуры покрупнее...

Если этот бред хоть на сотую часть был правдой, нам определенно наступал конец. Даже если докажем, что нас подставили, выжить все равно не дадут. Мы залезли не в свою миску...

– Ну, хватит, – перебил я, – подурковали, и будет.

– Согласен с узурпатором, – важно вымолвил коротышка. – Народ, а у вас тут можно где-нибудь прикорнуть на пару часиков? А то мы с Анной Дмитриевной немножко переусердствовали в плане потребления алкоголя...

– А что за мир без мата? – не вникал в предмет Топорков. – Русский язык есть, а мата нет. Это как? У них монголо-татарского ига не было?

– Да, без крепкого слова не жизнь, – согласился Корович. – Но, видимо, как-то выкручиваются. А то, что мат на нашу чистую землю занесли поганые орды Батыя и тому подобных, – пошлый миф, даже обсуждать не хочется. Русский мат придумали исключительно наши люди, но им и в голову не приходило, что это мат.

Тут они начали упражняться в изящной словесности. Каждый вспоминал, что когда-либо слышал, читал или слямзил из телевизора. Анюта пустилась разглагольствовать про речку Смородину, Соловья-разбойника на тридевяти дубах, про Калинов Мост, по которому можно прогуляться из мира мертвых в мир живых, или из одного параллельного мира в другой – кому как угодно. Топорков заявил, что русская мифология не имеет к происходящему никакого отношения. Существует лишь один реальный мир – Амбер, а все остальные – его отражения. Причем обольщаться не стоит: мир, в котором мы родились и выросли, есть такое же отражение. Корович рассуждал про теорию мультивселенной – о бесконечности миров, отличающихся друг от друга тем, что в них определенные события имели разные исходы. Мол, каждая возможность в каком-то из миров непременно реализуется. А наш мир отличается от прочих только тем, что в нем воплотился лишь один набор возможностей. Не прочесался швед под Полтавой, накостылял Петру, и вот, пожалуйста, – нынче в каждом доме «Электролюкс» и «Вольво». Шафранову же больше импонировала теория движения атомов. Дескать, атомы непрерывно колеблются, у колебаний разная частота, она зависит от вида и структуры атомов. А если мы начали бы колебаться с той же скоростью, что мелькают сны и видения в нашем подсознании? Тогда посторонние нас не увидели бы – органы чувств не в состоянии уловить такие движения. А для тех, кто колеблется с нами в одном ритме, мы были бы нормальными людьми. А вдруг так и есть? Рядом с нами такой же мир, но движется с другой скоростью? Сознание его не фиксирует, а вот подсознание чувствует. Отсюда сны с непонятными видениями, дежавю, ложная память...