— Тогда придется освежить твою память…

И от подлого удара по отбитым при падении ребрам у Альбера перехватило дыхание.

— В мотоциклетной сумке, — просипел он, как только смог раскрыть рот, решив, что в выборе между кошельком и жизнью раздумывать не приходится.

— Ты меня за дурака держишь? Как может дорожная сумка поместиться в мотоциклетной, черт побери?

И к горлу Альбера приставили что-то металлическое и холодное. Молодого человека охватила паника. Вдруг на него снизошло озарение…

Внезапно его осенило, что гангстеру нужны вовсе не его деньги.

— Дорожная сумка, за которой Эмильена просила меня присмотреть?

— Ну наконец-то, дождались! Видишь, вспомнить было не так-то трудно… Куда ты ее дел?

Альбер был в шоке. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы припомнить по порядку события, происходившие за много световых лет до того, как он очутился здесь. Первый раз в своей молодой жизни он испугался смерти. Из его сведенного страданием рта с трудом вырвалось:

— Я поставил ее за стойку. Вместе с багажом итальянцев.

— Каких ещё итальянцев? — сурово спросил голос.

— Пятерых итальянцев. Туристов, они зашли пообедать. О Боже мой!..

— Ты правильно сделал, что решил помолиться, если только ты мне соврал, Альбер…

— Но я говорю правду, — простонал молодой человек. — Я поставил сумку, которую мне дала Эмильена, за стойку, рядом с багажом итальянцев. Они обедали и ждали поезда, того, что идет во второй половине дня в Шартр. Я даже принес им счет прежде, чем они допили кофе, потому что я должен был уйти ровно в два.

— Ты ушел раньше них? Ты не видел, как они уходили?

— Да нет же, говорю вам… О нет…

Альбер вдруг осознал всю степень катастрофы. Небось итальянцы захватили по ошибке сумку Эмильены. Если, конечно, это было по ошибке. Если, конечно, они ее не украли.

Незнакомец, видимо, пришел к тому же выводу, потому что он слегка ослабил давление на грудную клетку молодого человека и спросил:

— А как они расплатились по счету?

— Наличными, даже чаевых мне не оставили, — жалобно пробормотал Альбер, слишком хорошо понимая логику агрессора. Расплатись они чеком или кредитной карточкой, еще можно было бы выйти на них, но с наличными нет никакой надежды.

Из уст незнакомца вырвалось глухое ругательство. И потом свистящим шепотом, наклонившись к Альберу, он произнес гадкие слова, огненными буквами запечатлевшиеся в памяти молодого человека:

— …ты меня хорошо понял, Альбер? Это был несчастный случай, просто несчастный случай, поворот на слишком высокой скорости. Иначе…

И гнусные слова проникали в меркнущее сознание Альбера, неспособного шевельнуть рукой, покуда резкий удар по горлу не погрузил его в небытие, принятое им почти с благодарностью.

Должно быть, поднялся ветер. Сидя в кресле перед огнем, то и дело грозившим потухнуть, Жан-Пьер Фушру смаковал арманьяк, поджидая Лейлу Джемани. Он редко позволял себе даже каплю спиртного. После несчастного случая он почти не пил, бросил курить и ел, не чувствуя голода, просто для того чтобы поддержать силы.

«Клотильда, — неутомимо нашептывали язычки пламени, пробегая по дровам в камине, — Клотильда». Первый раз он услышал это имя зимой. Старшая сестра устраивала вечеринку и настояла, чтобы он пришел.

— В восемь часов, Жан-Пьер. Будут… — он забыл все остальные имена, — и Клотильда де Клермонтей.

При звуке этого имени ему тут же привиделась принцесса из династии Меровингов с косами вокруг чела, которая не шла, а плыла в своем средневековом уборе. И когда он увидел ее — улыбающуюся, в кресле с высокой спинкой, волосы короной уложены вокруг головы, — перед ним была не подруга сестры, студентка психфака, а «дочь Хилперика», сказочная королева из самой его любимой книжки с золотым обрезом, в красном переплете, той, что в детстве он каждый вечер читал и перечитывал перед сном. Она подняла на него огромные синие глаза, бессознательно поднесла руку к пухлым губам и покачала ножкой — и разрез бархатной юбки чуть-чуть расширился. Двумя годами позже Клотильда де Клермонтей стала мадам Жан-Пьер Фушру. На черном мраморе на ее могиле выбиты золотые буквы: «Здесь покоится Клотильда Фушру-Клермонтей»…

«Клотильда, Клотильда», — диковинным речитативом твердили язычки пламени. И Жан-Пьер Фушру, обычно страдавший бессонницей, неожиданно заснул как младенец, пока телефонный звонок не вырвал его из сна без сновидений.

Приехала Лейла Джемани.

Он открыл ей дверь, и Лейла, увидев его искаженное страданием лицо, тут же догадалась: «Клотильда». Стоявшая за ней Жизель Дамбер заметила, как они заговорщицки, словно давние друзья, переглянулись — так она обычно переглядывалась с Эвелиной, и этот взгляд исключал всех окружающих. В данном случае ее. Теперь их было двое против нее одной.

— Мадемуазель Дамбер хочет сделать заявление, — только и сказала Лейла Джемани, проходя в залитую приглушенным светом комнату.

— В столь поздний час? — насмешливо спросил уже совсем оправившийся комиссар Фушру. — Входите, мадемуазель Дамбер. Я вас слушаю… Присядьте, пожалуйста, — добавил он, жестом указав на диван рядом с камином.

— Мне… Я хотела сообщить вам, что не сразу вернулась в гостиницу после окончания конференции…

Присев рядом с ней, инспектор Джемани молча раскрыла черный блокнот и быстро записывала. Жан-Пьер Фушру задал естественный вопрос:

— И куда же вы пошли?

— В привокзальное… в кафе «У Германтов», — поправилась она.

— В этом нет ничего предосудительного, — успокаивающе заметил Жан-Пьер Фушру.

— Ничего, — повторила Жизель, опуская голову. — Но потом я… Я решила вернуться в Париж. Я хотела позвонить вам завтра утром… сегодня утром… или вернуться…

Лейла Джемани откашлялась.

— Но в Шартр больше не было поездов. Я попыталась поймать машину… И инспектор Джемани остановилась…

— Понимаю, — кивнул Жан-Пьер Фушру.

Он произнес это настолько выразительно и с таким подтекстом, что Жизель возненавидела это простое слово. Лейла снова закашлялась и извинилась:

— В горле першит…

Но этот маневр не отвлек комиссара от следующего вопроса.

— И сколько времени вы оставались в кафе «У Германтов»?

— Ох, не слишком долго… Меньше часа.

— Меньше часа. А потом? — настаивал он.

— Потом я сидела на скамейке. А дальше вышла на дорогу, чтобы поймать машину…

— Вы три часа просидели на скамейке? — недоверчиво переспросил он.

Он встретился взглядом с Лейлой, та легонько пожала плечами. Они поняли друг друга без слов. И наконец он произнес то, чего она так ждала: